Жизнь. Продолжение следует

Да

Как сердце Аслана Мамажанова справилось со словом «нет»

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



Аслан Мамажанов неделю провел между жизнью и смертью. Он был совсем еще маленький парень, всего какие-нибудь полтора месяца от роду, а хирурги уже вскрыли ему грудную клетку. Надо было привести в порядок сердце со сложным пороком, но дела пошли не очень хорошо. Сердце во время операции не выдерживало, его перезапускали, оно слишком отекло, поэтому грудину решили не закрывать. На этом приключения Аслана не закончились: начали отказывать почки, возник риск кровоизлияния в мозг. Будущий мужчина как будто бы не решил еще, справится ли он с этими неприятностями, надо ли ему самому вмешиваться во всю эту суету. Неделя. Так сказали врачи. Семь бесконечных, немыслимых дней. Если парень пройдет через них – все у него будет хорошо. Конечно, теперь, когда Аслану уже почти год и он рвется ходить, чтобы разобрать по частям квартиру и съесть все горячие узбекские лепешки, которые покупает бабушка, ясно, как он решил для себя вопросы с жизнью. Но как, в какой бездне провела те самые семь дней мама Аслана Роксана Мамажанова, она ему, наверное, уже и не расскажет: найдутся дела повеселей. Но чтобы в принципе не забыть о том, что в каждой короткой минуте есть своя бесконечность, этот рассказ выслушаем все мы.

«Мои родители из Киргизии, из Бишкека, но познакомились еще студентами в Томске. Там родилась у них я и двое моих младших братьев. Имя Роксана досталось мне в честь Роксаны Бабаян, она в то время как раз гастролировала в Сибири. По-моему, с таким именем я стала необычной личностью. В школе по этому поводу было даже специальное собрание из-за меня. Родители других детей жаловались, что их детям ничего не достается: я пела, танцевала и рассказывала стихотворения сразу за всех. Ну и из-за песен я встретилась со своим мужем, он тоже любит петь. Мы познакомились в караоке.

Аслан родился у нас в Ростове-на-Дону – мы переехали сюда, потому что мои родители давно уже тут жили, стали ростовчане. Из роддома нас выписали абсолютно здоровыми, врачи говорили, что все классно. А потом проходит месяц, мы должны были обойти всех специалистов, сделать плановое УЗИ. И вот после этого УЗИ нам сказали срочно искать кардиолога, прямо завтра ехать в кардиоцентр.

Я испугалась, наверное, только на следующий день. Потому что сначала подумала: ну УЗИ и УЗИ, субъективное исследование. А потом смотрю: в кардиоцентре вокруг нас стали появляться врачи. Кардиологи, хирурги, заведующие реанимацией, все заходят, заходят, заходят, звонят друг другу. И тут я поняла, что что-то не так, что-то серьезное. Сначала были стандартные вопросы: как родила, были ли какие-то болезни во время беременности, у кого в роду проблемы с сердцем. А потом мне сказали диагноз: дефект межжелудочковой перегородки и дефект межпредсердной перегородки, а после контрастной рентгенографии подтвердили коарктацию и гипоплазию дуги аорты. И все. Стало страшно.

В первый день врачи сказали: будем решать. Либо сразу надо делать радикальную операцию, либо все поэтапно. В конце концов стали рассуждать так: попробуем. Состояние, конечно, тяжелое, но время удачное, чтобы решить все сразу. Если ждать, расти Аслан будет плохо, иммунитет ослабнет, а сейчас, если переживет операцию, все будет хорошо. И вот я подписала все документы. А сама в первый раз тогда подумала: что я делаю? Отдаю им подписанные бумаги на операцию и говорю себе: дело-то серьезное, как ты могла?

Операция была на открытом сердце. Шла около пяти часов. Мы все это время стояли у реанимационного отделения. Ждали хирургов, а их все не было и не было. В итоге вышла только анестезиолог и сказала, что операция закончилась. Но в подробности не вникала. Ничего я в тот день не дождалась и не узнала. Потом только мне рассказали, что все хирурги сидели с Асланом в реанимации до полуночи. У кого-то из них был день рождения, и они даже его перенесли в реанимацию, чтобы не уходить.

Дело в том, что была пятница, начинались выходные, и никто не ожидал, что будут послеоперационные осложнения. Во время самой операции сердце остановилось, его запускали. В первые же сутки после операции Аслана реанимировали еще два раза. Все начали бояться. Отечность сердца была большая, оно не помещалось и не справлялось, из-за этого не стали сшивать грудину, оставили ее открытой. Начали отказывать почки. Врачи вызвали меня и впервые сказали, что происходит. Сказали, надо подстраховываться. Есть такой аппарат – оксигенатор, он берет на себя часть работы сердца и вместо него доставляет кислород ко всем органам. Это дает возможность самому сердцу больше сил тратить на восстановление.

Начали искать этот аппарат, а никто и нигде уже не работает – вот в чем дело. То есть сам аппарат есть, но нужны расходные материалы к нему, а их как раз нет. Да они еще и очень дорогие. Вот тут нам на помощь пришел Русфонд, который решил этот вопрос стремительно, за один день. Уже ночью привезли все, что нужно, и подключили Аслана, это была целая операция. А после нее сказали: теперь надо ждать неделю. Семь критических дней. Случиться может все что угодно. Инфекция. Кровоизлияние в мозг. Если он справится, переживет – все у него будет хорошо.

Каждый из этих дней мне говорили, что ситуация сложная, критическая. Наверное, это было самое долгое время в моей жизни. Я сначала хотела пойти в реанимацию, чтобы увидеть Аслана. Заведующий реанимацией мне сказал: иди, я тебе разрешаю, но учитывай, что ты берешь на себя ответственность за инфекцию, которую можешь принести, решай сама. И я не пошла. Просто разговаривала с Асланом ментально и писала записки на памперсах, которые ему туда передавала. Я писала: "Давай, выздоравливай поскорей", "Мы скучаем" и все вот такое. Чернилами писала, на каждом памперсе, боялась, что меня будут ругать, но писала. Ну и я же сцеживала для него молоко, так что и через него была у нас связь.

Не знаю, сколько я передала ему силы, но теперь я понимаю, сколько у Аслана своей. Характер у него непростой – наверное, не зря Аслан переводится как "лев". Везде он должен залезть, все получить, что требует, все увидеть и потрогать. Но главное, что мне в нем нравится, – у него есть теперь одно любимое слово, главное, он его все время говорит. И в этом слове нет больше никакой печали. Потому что это слово "да"».

Фото Сергея Мостовщикова