Жизнь. Продолжение следует

Как вариант

Иногда для настоящего счастья не хватает настоящей беды

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



Когда говорят, что человеку не так уж и много надо для счастья, видимо, что-то недоговаривают или просто ничего не знают о матери Артема Журова из Петропавловска-Камчатского. В ее случае счастье – драматическое событие, более сложный процесс. Сначала надо родиться на Камчатке, потом родить здесь троих детей, дождаться, пока сюда, на край света, в командировку приедет важный чин из «Газпрома» с водителем и, чтобы объехать дорожные работы, выскочит на встречную полосу. В этот таинственный момент, когда что-то пошло не так и начало вершиться непредсказуемое, нужно оказаться как раз в этом месте, в машине вместе с младшим сыном Артемом. Удар. Ребенок без сознания. Реанимация. Паралич конечностей. Страшные прогнозы: не будет ходить и говорить. Потом должен уйти муж и появиться новый мужчина, хороший человек. Но ненадолго: вскоре у него обнаружится рак мозга. И вот лечение ребенка. Две поездки на реабилитацию в Германию с помощью Русфонда. Похороны второго мужа. Где же тут счастье? А Артем теперь сам ходит в обычную школу. Это и есть счастье, настоящее. О нем мы и разговариваем с Марией Журовой.

«Тяжело сейчас жить в Петропавловске-Камчатском: цены заоблачные, зарплаты смешные. Никто про нас не помнит. Сидим тут на своем полуострове, даже с Новым годом нас только в час ночи поздравляют – думают, что он начинается не отсюда, а с Владивостока и Магадана. Зато мы терпеливые и добрые. Даже если народ тут что-то говорит о тебе – а город маленький, – никогда это не идет во зло. Ну а уж если надо помочь – тут все заодно. У нас, например, очень снежные зимы. Пурга, метели, дома заметает до второго этажа. В этом году перемело дорогу на Халактырку – это здесь отдаленный район, – и люди на дороге застряли. Так весь город собирал одеяла, одежду, термосы, лопаты – ездили их спасать.

Ну вот тут я выросла и всегда мечтала стать врачом – это мое призвание. С первого класса была в школе санитаркой, помощницей медсестры. Проверяла ногти, аккуратность головы, чуть ли не уши. У меня была сумочка через плечо, красный крест на ней – мне очень нравилось. Родителям я сказала: поеду на материк учиться в мединститут. Но школу закончила в девяностые годы, так что папа мой вот так вот встал в дверях и сказал: "Нет, никуда! Всех кругом сейчас убивают, ты мне нужна здесь живая".

Я осталась, поступила в училище на медсестру, закончила и пошла работать в Камчатскую краевую больницу, в отделение анестезиологии и реанимации. Я была девочка воспитанная, росла при строгих родителях, всегда всем говорила, что замуж выйду только после тридцати и рожу одного ребенка. Но в восемнадцать лет на своем собственном дне рождения познакомилась с будущим мужем, и он мне обрубил все планы. Старшего сына я родила, когда работала в реанимации, в девятнадцать лет. После декретного отпуска вернулась на работу и не выдержала. Видать, после родов у женщины что-то внутри перестраивается, меняется картина мира. Прихожу – а там огнестрельное ранение в голову у человека, мозги наружу. Я как увидела – упала без сознания. Надо в вену вводить лекарство, а я лежу. Заведующий на следующий день перевел меня в краевой роддом – в отделение интенсивной терапии, к новорожденным.

Там я ставила капельницы, делала прививки, и родилась у меня дочка – мне было тогда двадцать три года. С двумя детьми мне захотелось работы полегче. Я нашла в газете объявление: нужна медсестра в детском саду. Думаю: вот там-то мне будет настоящий покой. Но ошиблась. В стационар же родственники просто так не пройдут, а в детском саду мы на передовой, как на фронте. Каждый день какие-то жалобы от родителей, по шесть страниц формата А4 от руки. Ну а что им делать: работы нет, надо себя как-то занимать. Так что воюем, пишем ответы на жалобы. Ну и о себе не забываем: здесь у меня родился третий ребенок, Артем.

Настоящее испытание у меня было в 2012 году, 13 октября. Мы возвращались из-за города, из гостей. Ехали вчетвером: я, Артем (ему было три с половиной года), моя мама и ее подруга. Уже смеркалось, было пасмурно, моросил дождь. На встречной полосе клали хорошим таким слоем асфальт. Техника уже не работала, стояла на обочине, машины ехали медленно. Но кто-то торопился: водитель вез начальника транспортного отдела хабаровского "Газпрома" – приехал он к нам в командировку на несколько дней. Видать, они хотели всех обогнать по обочине, стали выезжать там, где был порожек нового асфальта, подскочили, и их выкинуло поперек дороги, прямо передо мной. Я в них въехала до половины их салона. Пассажир скончался на месте, а водитель отделался ушибами.

Помню, я закрыла глаза и только слышала шипение колес, пока мы кружились по трассе: ш-ш-ш. И вдруг все остановилось. Я поняла, что живая, но мне страшно обернуться назад, просто ужас. Ремни натянулись так, что их пришлось резать ножом. Выхожу, смотрю: в машине нет ни одного стекла. Проверила багажник – у меня там была канистра с бензином, я боялась, мы загоримся, но она улетела метров на двести. Посмотрела внутрь. Мама живая, тетя Таня живая – лежит между двумя передними сиденьями, вся в крови. Я взяла ребенка, он без сознания. И тут поняла, что случилось что-то страшное, потому что у него был каменный живот – это признак внутреннего кровотечения.

Люди остановились на дороге, закинули нас в машину, и мы поехали в Петропавловск, в реанимацию. Молодцы, конечно, у нас врачи. Безо всяких МРТ, с одним УЗИ и рентгеном, они Артема спасли. Определили, что переломов нет, сутки пытались медикаментами остановить ему внутреннее кровотечение, но не получилось. Стали делать операцию, шла она шесть часов. Сделали ревизию внутренних органов, прооперировали разрыв брыжейки кишечника. Но после выхода из наркоза Артем ни на что не реагировал, движений в теле не было никаких. Речь пропала. Через десять дней начала двигаться правая сторона тела, а в левой была полная тишина. Врачи сказали: ходить он будет вряд ли, что-то произошло внутри – мы с нашим оборудованием определить не можем, но, скорее всего, пострадал не только мозг, но и периферийная нервная система.

Интересно, что как раз незадолго до этого я закончила курсы – училась на олигофренопедагога, дефектолога и логопеда. Я быстренько все свои знания стала применять. Прямо после реанимации в отдельной больничной палате я развесила все плакаты, принесла все, что нужно для восстановления речи, и мы начали активно заниматься, слушать музыку, петь. Лицо у него было перекошено, ручки скрючены, ножки сведены. Но он заулыбался, пошли эмоции, постепенно начала возвращаться речь, в левой руке я увидела подрагивания.

Потом собрали мы деньги, поначалу относительно небольшие, поехали в Петербург на диагностику мозга. Там за наличку нас продиагностировали и определили, что кровь разлилась не только по брюшной полости. Разорвались сосуды вокруг спинного мозга, и внутрь попала кровь, запаяла корешки, которые отвечают за передачу информации в ноги, чувствительность их упала. Плюс тяжелый ушиб головного мозга, проблемы в пояснице и грудном отделе позвоночника. Пролечили нас, конечно, препаратами, показали, как заниматься лечебной физкультурой, но сказали: друзья, вам надо собираться куда-то дальше – ищите способы реабилитации по всему миру.

Я к тому времени понимала это и сама. Уже нашла клиники в Израиле, в Германии, в Корее и Китае, написала им письма. Но поняла: суммы такие, что мне денег не хватит, даже если я продам квартиру и с детьми буду жить на улице. Конечно, мог бы помочь "Газпром" и водитель, который был виновен в аварии. Но "Газпром" возместил мне только убытки за машину, а с водителем вышла вот какая история.

Когда был суд, я его пожалела. Ему было тогда 53 года, у него молодая жена, на 20 лет моложе, и ребенок семи лет. Я как представила себе: сейчас он сядет в тюрьму, я себе этого не прощу. Говорю: жалко мне человека, давайте его хоть условно накажем, но только пусть он материально нам помогает. И пока я была в шоке, искала врачей, он быстренько продал свою квартиру и уехал с семьей в Краснодарский край. С пенсии он мне перечисляет теперь какие-то копейки, но, сколько он на самом деле зарабатывает, мы теперь никогда не узнаем. Тут-то, в маленьком городе, все было бы известно, а так… Некрасиво он поступил.

Ну что тут поделать, ладно, простили мы его. Но я думаю: а как же быть? И тут – бац, как в сказке – сюжет про какого-то ребенка в телевизоре: просят помочь, отправить СМС в Русфонд. Я давай искать в интернете, что это такое. Написала туда письмо, и вдруг все получилось! Очень быстро нас отправили в Германию, оплатили даже билеты до Гамбурга!

Реабилитация у немцев – это совсем не то, к чему мы привыкли. Там весь упор на самостоятельность. Они не тратят время на то, чтобы делать, например, массажи или пассивную гимнастику, – считают, что, пока пациент сам не начнет действовать, чтобы оживить свои мышцы, ничего не получится. Так что в основном там стоит инструктор и через переводчика дает команды – говорит ребенку, что надо делать. Усилия колоссальные, но, даже если удастся восстановить самые простые движения, прогресс начинается невероятный – я сама удивилась.

В первый раз немцы нам сделали специальный велосипед, чтобы Артем улучшал движения, во второй раз, с которым нам тоже помог Русфонд, – пластиковые аппараты на ноги, чтобы выровнять постановку стопы и походку. В итоге, слава богу, мы встали на ноги. Походка, конечно, пока неустойчивая, всю жизнь, наверное, ею придется заниматься, но ведь мне говорили, что ребенок вообще не пойдет.

Понятно, что, когда он пошел в начальную школу, у меня была головная боль: дети бегают, я боялась, чтобы они его не снесли и не убили. Ведь пробежит табун, никто даже не заметит, что был такой Артем Журов, останется одно пятно. Но что делать, пришлось мне этот страх преодолевать.

А как еще быть, если ты все время среди этих страхов? Когда случилась авария, это была не единственная трагедия. От детей ушел их папа, мой муж. Меня обвинил: мол, нечего было никуда ездить. Сказал, что ему тяжело на все это смотреть, ушел в глубокую депрессию, купил себе отдельную квартиру и вот по сей день живет там один. А у меня появился человек, который в трудную минуту подставил свое плечо. У него умерла жена, и мы стали общаться, потому что наши старшие дети – друзья. И вот он прибежит, поможет, ну и поженились мы, короче говоря.

Официально в брак вступили, прожили три года – и вот нам новый звонок, нежданно-негаданно. Получите. Падает мой муж в эпилептическом приступе на улице. Опухоль в мозгу. Везу его в Новосибирск на операцию, там нам приходит гистология – самое злокачественное, что могло только оказаться, вот как у Жанны Фриске. Жить осталось сколько? Ну сколько протянет.

Я бросила работу. Ему же нужен уход. И Артема как раз тогда прооперировали, он был в гипсах на два месяца. Два больных у меня оказались на руках. А тут еще и дочь моя заканчивает школу. Ой, вообще. К лету только полегчало. У мужа началась ремиссия. Артему сняли гипсы. Дочь поступила в Питере в мединститут на бюджет, пошла по моим стопам, я ей мешать не стала. Но мне же надо было теперь туда с ней съездить, помочь с общагой с этой, прижить ее там хоть немного. И муж мне говорит: "Лети, я тебя дождусь". Я спрашиваю: "Точно? " – "Да, лети". И я улетела, забрала с собой малого.

И тут вдруг в начале сентября перестал он мне звонить. Я набираю – не отвечает. И одиннадцатого числа он умер, а у меня обратные билеты только на двадцатое. Звоню в "Аэрофлот", объясняю ситуацию, а мне говорят: ничего поменять нельзя, берите бизнес-класс по 70 тыс. То есть вместе с Артемом это выходит 140 тыс. Ну откуда такие деньги? И я старшему сыну говорю: хорони без меня, но с уважением. Муж был хороший человек. При жизни говорил мне: если я умирать буду, сделаю все, чтобы не на твоих глазах, – не хочу, чтобы ты меня видела в гробу. И я вот сейчас к нему на могилу хожу и думаю: он еще вернется. Он же моряк был, на несколько месяцев всегда в море уходил за рыбой, и я представляю: он еще придет.

А что мне еще представлять? Это моя батарейка, мой оптимизм. Мне все говорят: господи, да как же ты не спилась-то еще, в грязь не упала? А я отвечаю: а это что, вариант? Нет. Вариант – это счастье. Вариант – это жизнь».

Фото Сергея Мостовщикова