Жизнь. Продолжение следует

Ничего не страшно

Как агрессивная опухоль сделала жизнь спокойной

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



К двум годам Настя Зуйкова начала говорить слишком уж непонятно, а к трем все запуталось совершенно. Она почти оглохла, даже слуховые аппараты помогали не особенно. Как знать – может, все это время надо было и слушать-то только ее, а не врачей, да было уже не разобрать. Или Настя сама не договаривала чего-то о своей судьбе. О том, что предстоит пережить еще, когда в Москве на консультации у заезжих американских врачей вдруг выяснится, что на среднем ухе у нее растет холестеатома – опухоль не всегда опасная, но в Настином случае агрессивная. И вот болезнь напала на ребенка, на всю семью, чтобы все поменять здесь, сломать целый мир вместе со всеми его прежними привычками, надеждами, правилами, Богом и людьми. Чего ей удалось добиться? Об этом мы разговариваем с Настиной мамой Екатериной.

«Орел – город писателей. Маленький такой губернский город, кругом сельское хозяйство, но Тургенев, Лесков, Фет – все они отсюда. И мы коренные жители Орла. Родились здесь, выросли. Я, мой старший брат… К сожалению, десять лет назад он погиб в аварии, он был доктор. Я тоже врач. Брат когда-то меня отговаривал: не ходи, это тяжелая работа. А мне нравилось. И нравится до сих пор. Я врач-кардиореаниматолог, работаю в отделении неотложной кардиологии. Инфаркты. Тромбоэмболии. Серьезные нарушения ритма.

После института я, наверное, не понимала, куда шла. Вела себя как котенок. Предложили – согласилась: хорошая больница, хорошее место. А потом началось. Меня знакомые спрашивают: как ты там работаешь вообще? Но, знаете, когда в первый раз кому-то помогаешь, когда человека вытаскиваешь, – это незабываемо.

Помню, у меня было первое ночное дежурство и мне привезли молодого человека после электротравмы. Он что-то там ремонтировал на трамвайной линии, и его ударило. Сначала все было в порядке, а потом он у меня фибрильнул – ритм сердца до трехсот ударов в минуту. В таких случаях нужно стрелять дефибриллятором, как вот в кино показывают. И я стреляю, ритм восстанавливается, а через десять минут опять фибрилляция. Не помню, сколько это было раз, но помню, я всю ночь над ним стояла с этим утюгом. И все, он остался жив. Такой адреналин. Но есть у всего этого и обратная сторона. Люди ведь, бывает, погибают, и им нельзя помочь. За годы-то их вон уже сколько, и всех их помнишь в глаза.

Чтобы все это любить, нужно, мне кажется, какое-то чудо – одного желания мало. Все желания неосознанны, еще с детства. Я девочкой говорила, что хочу быть врачом, но так говорили многие, и многие не стали. А вот моя старшая дочь Настя говорит, что хочет быть пожарным. Будет она пожарным? Только чудо может это решить. Это раньше я считала, что человек сам хозяин своей судьбы – как решит, так и будет, нет тут ничего удивительного. А теперь мы с мужем считаем чудом уже хотя бы то, что дочь сейчас с нами.

Мы познакомились с ним банально, в интернете. Помню эти времена: давным-давно, когда интернет был медленным, а летние ночи – длинными. Страница перезагружалась по десять минут – очень романтично. Почти два года мы встречались, теперь у нас двое детей – Настя и Маша.

С Настей произошел необычный очень случай. Холестеатома – опухоль, которую у нее нашли возле среднего уха, – сама по себе доброкачественная. Ну есть и есть, растет она понемногу из-за соплей и инфекций. Но так, чтобы она спонтанно разрасталась до огромных размеров…

Насте было три года, когда ей диагностировали холестеатому. Сказали, она чуть больше среднего, но паниковать не нужно, время есть. А в сентябре в садике Настя упала на карусель, ударилась виском, рядом с ухом. Приходит домой, у нее там шишка. Ну шишка и шишка, с кем не бывает. Недели через две – высоченная температура, шишка растет, оттуда уже гной. Едем в областную больницу, нас успокаивают: воспалился лимфоузел, сейчас почистим, удалим, обо всем забудете. Вернулись – и буквально через две недели после операции у нас то же самое.

Мы собираемся, едем в Москву. Теперь нас смотрят уже там. Решают, это свищ, который не до конца вычистили. Опять чистят, мы приезжаем домой, через две недели все повторяется. Как быть? Я делаю в Орле КТ с контрастом, отправляю результаты в Америку. Мне говорят: опухоль разрастается, вросла уже в щечку, захватила среднее ухо, внутри абсцесс, надо действовать срочно, безотлагательно.

Почему Америка? Мы же в России начали с ведущих специалистов. Никакой речи об опухоли не было вообще. Нашли только атрезию – суженные слуховые проходы. С рождения Насти я особенно не замечала у нее никаких нарушений. На погремушки она реагировала, мультики смотрела, а после двух лет началась вдруг задержка речи. Звуки произносит, а предложениями не говорит. Начали разбираться, в чем тут дело. Пошли к сурдологу, оказалась 2-я и 3-я степень тугоухости. Дают инвалидность, слуховой аппарат, мы начинаем заниматься речью. А я в это время езжу по Москве, по лучшим клиникам, пытаюсь понять, как быть.

В одном месте отвечают, что раньше 6–7 лет говорить вообще не о чем, ребенок еще мал. В другом советуют со временем поставить имплантаты: она, мол, у вас девочка, отрастит волосы – и все, ничего не будет видно. То есть вопрос о том, что есть какая-то опухоль, вообще не стоял. И я вот сейчас думаю: это провидение какое-то. Если бы я случайно не зашла на сайт слабослышащих и глухонемых детей России – не помню сейчас, как именно он называется, – Насти бы сейчас уже не было с нами.

Обычный такой форум мамочек. Я описала проблему своего ребенка, и мне посоветовали американских специалистов, которые периодически приезжают в Москву. Предлагают лечение с очень хорошими результатами – многие навсегда снимают слуховые аппараты. Дали мне ссылки, и все. Так я попала на конференцию с результатами КТ, которые до этого смотрели лучшие специалисты в Москве. Врач сразу сказал: там опухоль, ее надо оперировать, но время еще есть, пока торопиться не имеет смысла.

А дальше все закрутилось в течение нескольких месяцев. Что именно спровоцировало опухоль – удар или что-то еще, непонятно. Но она начала вести себя очень агрессивно. Потом уже врач признавался, что это первый случай в его практике, когда холестеатома смогла так увеличиться и врасти в окружающие ткани. Когда он раскрыл все, то понял, что счет был уже не на дни, а на часы. Он вышел к нам после операции и сказал: ребят, я все вычистил, но даже не уверен, что смогу вернуть девочке слух, потому что в принципе трудно было что-то там увидеть – все отечное и в гное.

Тогда было не до рассуждений о слухе – хорошо, что спасли. Но, когда сняли бинт с головы, стало понятно, что теперь ребенок слышит без аппарата. Это было так. Утром я варила Насте кашу – мы в Америке снимали в гостинице небольшую комнату с кухней, – и вот дочка просыпается и говорит: "Мама, не греми". Невозможно объяснить, что это за слова, что за ощущения. И потом все эти три недели, что мы там были… Что это полетело? Что это зашумело? Мама, ты слышала, как льется вода из крана? Она заново училась жить.

Ну и мы с мужем вместе с ней переродились. Что с нами происходило до этого? Это вот как берут кусок мяса и засовывают в мясорубку. Получается котлета, фарш. И чтобы вернуться к жизни, нужно через многое пройти. Во-первых, узнать людей. Просто для начала поверить, что в принципе есть те, кому ты небезразличен. Обычно же живешь как бы в своей ячейке, не знаешь, кто и зачем вокруг тебя. Но когда с Настей все это случилось, когда с помощью Русфонда об этом стало известно, весь город наш, все вокруг изменилось. Вот, например, Настя ходит сейчас с игрушкой – мишкой розовым. Его совершенно незнакомая девочка тут, в Орле, связала и подарила, чтобы это был талисман.

Много таких историй, куча. Мне, например, позвонил профессор кафедры иностранных языков нашего педагогического института, пожилой уже человек. Говорит: "Я был когда-то за границей, у меня остались сто долларов – приезжайте, пожалуйста, заберите, я хочу, чтобы вы там в Америке купили ребенку каких-нибудь конфет". И тут ведь дело не в деньгах, а в отношении, в готовности откликнуться на чью-то боль.

Во-вторых, надо научиться понимать и прощать. Скажем, вдруг может оказаться, что самые близкие люди – те, от которых ты только и ждал реальной помощи, – первыми отворачиваются и перестают общаться. И это на самом деле здорово! Это так мудро! Ты вдруг понимаешь, с кем близок на самом деле. Тебе всего только 30 лет, а ты уже так много знаешь.

В-третьих, это Бог. Когда все это произошло, я как-то отошла от Бога. Была очень верующим человеком. Когда носила Настю, вышивала огромные иконы бисером. У меня всегда был с Ним внутренний диалог, а потом я обиделась на Него, что ли, если так можно выразиться. Были же сплошные болячки – и там, и тут. И это я еще не знала о том, что у нас опухоль. Три года это все накручивалось, и я думала: Господи, да за что же? Но потом, когда мы вернулись из Америки, когда Настя начала уже слышать, все эти годы я каждый день встаю и говорю: Господи, спасибо. Я прямо кайфую от каждого дня. От того, что ребенок с нами, от того, что у нас второй, совершенно здоровый ребенок, от того, что вокруг нас такие друзья, от того, какими мы теперь стали сами. Нам теперь ничего не страшно».

Фото Сергея Мостовщикова