Жизнь. Продолжение следует

Свет тишины

Надо уметь не только слушать, но и слышать

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



Когда говорят, что иногда лучше и промолчать, – молчат о том, хорошо ли не слышать, что говорят. Максим Костыренко начал глохнуть с детства. К 12 годам у него была тугоухость 4-й степени – ничего почти не знал уже о звуках. Мать все это время пыталась докричаться до сына и врачей. Добивалась верного диагноза, таскала по больницам, на последние деньги купила слуховой аппарат, встала в очередь на новый по госквоте, а после двух лет безнадежного ожидания обратилась в Русфонд – и теперь 15-летний парень слышит не только мать, школу и друзей, но и как поют в лесу птицы и лают на улице собаки. Что хотела рассказать своему ребенку Наталья Костыренко, бьющаяся за его слух? Как она выросла в семье военного, моталась по стране, вышла замуж, родила двоих сыновей, оставила мужа и уехала с детьми из Ростова-на-Дону на Урал, в маленький город Артемовский под Екатеринбургом? Или просто она скажет, что любит своих сыновей и пытается устроить их жизнь красиво, хоть и на скромную зарплату швеи? Спросим об этом у самой Натальи.

«Родилась я в Узбекистане, в Алмалыке. Семья небольшая: сестра, мама, папа, и все. Папа был военным, прапорщиком, его постоянно мотали туда-сюда. Так что мы жили и в Узбекистане, и в Казахстане, и в Германии. Когда он на пенсию вышел, вернулись мы на Урал: папа сам отсюда. А потом ему что-то холодно тут стало, решил кости погреть, и мы поехали в Ростов-на-Дону.

Сначала приехали, родители купили дом в поселке Новозарянском под Шахтами. А там делать-то нечего. На дискотеку я сходила, познакомилась с молодым человеком. Потом замуж за него вышла. Родила двоих сыновей. Старший Андрей сейчас в техникуме учится на втором курсе, ему будет 18 лет. Второй раз пошла за дочкой, а родился вот Максим, ему 15.

Получилось так, что у Максима с трех лет проблемы со слухом. Не то он застудил уши, не то что. Обратилась в больницу. Нам прописали капли. Прокапали мы. А потом я вдруг замечаю: ребенок у меня вообще… Я к нему обращаюсь, а он меня не слышит, особенно если подошла со спины. Пока я его не хлопну, не реагирует.

Начала по больницам бегать. И в Шахты, и в Ростов ездили, и везде. Врачи говорят: с шести метров он шепотом слышит. Я говорю: ну как он слышит, если я дома кричу ему, а он ничего и никак. И вот с 2006 года я так и бегала, просила: дайте нам какое-нибудь лечение, назначьте. Ребенок слух-то теряет. А мне отвечали: надо было раньше промывания делать, антибиотики пить, а вы какие-то капли капали. Ну я-то откуда знала, мне что сказали, то я и делала.

И вот так постепенно, год за годом, началось у нас с первой степени тугоухости, а сейчас четвертая. Но в садик мы ходили обычный. Я советовалась со специалистом, спрашивала: если проблемы у ребенка со слухом, может, отдать его в садик специальный? Она говорит: даже не вздумай! Там у них идет не речь, а жестикуляция, он у тебя на жесты перейдет, и все, говорить больше не будет. Я боялась, конечно, что он изгоем общества станет, а оказалось – он все умеет, понимает всех, все понимают его. В садике он со всеми общался, был веселый. Удивительно. Вот у старшего со слухом все в порядке, а он не любит лишний раз говорить с людьми.

Я много лет пыталась встать с Максимом на инвалидность, чтобы получать лечение и помощь соответствующую. Но в Шахтах и в Ростове мне всегда говорили, что для инвалидности тугоухости недостаточно, надо три-четыре заболевания сразу. А потом я приехала сюда – на Урал, в Артемовский, – развелась с мужем и приехала, не сошлись мы с ним характерами. И вот как устроилась, дела понемногу пошли на лад.

Во-первых, мне понравилось, что коррекционный класс есть тут в обычной школе и Максим живет со мной дома. А там, в Шахтах, он пять лет, до пятого класса, был в слуховой школе-интернате, так он меня уже не мамой, а Наташей называл. Во-вторых, пришла здесь в больницу, а на меня как на дурочку смотрят: почему у вас инвалидности нету? Я говорю: так и так. Мне отвечают: да не может быть, у вас же слуха уже почти не осталось!

Помню, у нас был тогда слуховой аппарат, я его еще в Шахтах купила – мама машину продала, и мы купили ребенку аппараты. Когда он их надел, у меня аж все до слез было. Говорит: мам, я птичек слышу. Я вообще… Стояла, не знала, как отреагировать. А потом эти аппараты для него слабоваты стал, нас поставили в очередь на новые. И их мы не могли получить два года. Только когда нам посоветовали обратиться в Русфонд и когда, спасибо людям, нам помогли купить новые мощные аппараты – вот только через полгода после этого пришли государственные, но без вкладышей в уши: их, оказывается, надо заказывать отдельно. Теперь носим аппараты от Русфонда и стоим в очереди на государственные вкладыши.

С аппаратами Максим в учебе стал прямо получше. Он и слышит теперь хорошо, и разговаривает. Мне учителя рассказывают, он даже начал по некоторым предметам демагогию разводить, точку зрения свою отстаивать. Посмотрим, куда она его приведет.

А у меня характер отцовский – тоже у меня пуля в голове. Решить, сделать, добиться своего – так он нас воспитывал. Помню, вывезет нас с сестрой в лодке на середину речки, что-нибудь уронит и говорит: девчонки, ныряйте. Мы выныриваем, а он уже отплыл в сторону, надо добраться до него, а плавать не умеем, так и учились. Папа мне всегда говорил: надейся только на себя, а пацанов держи в ежовых рукавицах. Я, правда, за всю жизнь на них руки не подняла и представить себе не могла, что мне придется обратиться за помощью к другим людям. Вот выходит, в жизни надо уметь не только слушать, но и слышать. Надеюсь, теперь в этом разберется и Максим».

Фото Сергея Мостовщикова