Жизнь. Продолжение следует

Само собой

Когда жизнь – не сахар, человека спасает горечь

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



И жизнь – не сахар, и сахар – не жизнь. Вот, может быть, в этом противоречии и есть тайная суть диабета, и чем раньше человеку становится ясно, как именно устроен этот мир, тем моложе делается болезнь. Витю Кашина прихватило в одиннадцать лет, да так, что он сразу упал в обморок. Начали таскать его по больницам, пытались помочь, но сахар в крови скакал так, как будто все на свете полетело под откос. Несколько лет усилий, а результат такой, что пришлось покупать инсулиновую помпу и просить помощи у Русфонда. Хорошо ли теперь с диабетом и помпой в селе Слобода, рядом с селом Хреновое Бобровского района Воронежской области? Вроде, ясно – хреново. Но, к счастью, есть у всего понятного и тайные стороны. Когда жизнь – не сахар, человека спасает только горечь. Привыкаешь к ее мудрости, оглядываешься вокруг и понимаешь, что у тебя трое сыновей, муж по имени Альберт и собственный дом на улице Фруктовая. А что еще надо человеку для счастья? Примерно об этом мы и разговариваем с Мариной Кашиной.

«Родилась я тут, в Слободе, тут и прожила. Училась хорошо, висела даже на доске почета. Мечтала всегда быть хирургом, а потом побоялась. Отучилась в местном колледже на бухгалтера. Сейчас мне 38 лет, работаю вот тут у нас на улице, в доме престарелых на кухне. Какая тут жизнь? Обычная. Огород, работа, дети.

С мужем я познакомилась как – сам он с Мурманска, а сюда приехал с бригадой в плодосовхоз яблоки собирать. Познакомились, потом поженились. У меня бабушка все время спрашивала – как отчество-то будет у твоих детей? А то мы его все время Алик да Алик. А его зовут Альберт, красивое имя. Вот мы с ним и живем до сих пор. Трое сыновей у нас. Сначала родили-то двоих, больше не думали. Но у моей сестры вот нет детей, у родственников Альберта тоже в тот момент не было. Так что все нас упрашивали – давайте девочку еще, может быть? Но вот родился третий мальчик, он сейчас в первый класс пойдет, вырос уже. Я благодаря младшему и устроилась тут в дом престарелых на кухню. Я дома с ним сидела, пришли знакомые, предложили работу. Почему бы и нет? Удобно. Близко очень. Согласилась. А сейчас и привыкла.

Со средним сыном, Виктором, как вышло. Он ветрянкой заболел у нас в школе. Болел, болел, болел. Плохо ему стало. Плохо, плохо, плохо. Пошла с ним в больницу. Они говорят: да ничего. Ветрянка пройдет, все будет нормально. Как нормально? Он прям за две недели стал кожа да кости. Высох вообще напрочь. Ну ладно, выписали его. На следующий день со школы прибегает, наклонился ко мне, а там изо рта прям ацетон, такой запах. А у нас тут бабулька напротив была, вот у нее был диабет. И она всегда рассказывала, жаловалась про этот запах. Я тогда думаю: раз ацетон, тогда значит у нас сахар. Привела его в больницу, говорю: мерьте. Померили: в три раза больше нормы. Говорят: “Ой, ну вы теперь езжайте в Бобров к эндокринологу”.

Я вышла оттуда, ничего не пойму. Голова вот такая. Звоню знакомым, они говорят: ты чо, такой сахар?! Я говорю: “Так может он пройдет?” Они говорят: “Какое пройдет, это комовое состояние, срочно езжайте”. Я побежала на скорую, они отвезли нас в Бобров, в реанимацию. Прокапали там они его, а сахар растет и растет. Его тогда на скорой в Воронеж. Там тоже начали капать. Пришла заведующая отделением, начала мне все объяснять про диабет. Я ничего не соображаю, в панике вся, думаю, может, таблетки какие нужны. Она говорит: “Да вы что, какие таблетки, ему еще в Боброве начали инсулин колоть”.

Я в тот момент вообще ничего не соображала. Мне что-то говорят, а я в таком состоянии – просто смотрю в стену и не понимаю, что происходит. Врач говорит мне: “Так, ну-ка давай отсюда быстро домой”. Как домой? “Домой! Приводи себя в порядок”. Позвонила мужу, он забрал меня и увез. А на другой день Виктор звонит мне и говорит... говорит: “Мам, я ничего не вижу”. Я за этот день поседела вся. Для меня это был шок. Я тут выла, блин, не знаю как. Говорю: “Как это не видишь, кто там рядом с тобой, дай мне трубку!” Ну, выяснилось, что это просто они проверяли ему глаза, закапали лекарство, зрачки расширились, и он какое-то время не видел. Сейчас смешно, конечно, об этом вспоминать, а тогда было не до смеха.

Отлежали там, выписали нас как раз под Новый год. Я не могу понять, как нам вообще быть? Как есть? Как колоться? Как жить? Мне дали этот шприц, у меня руки дрожат. Как воткнуть его в собственного ребенка? А еще Новый год этот. В больнице последний прием пищи в семь вечера, и все. Что мне делать, что ставить на стол? Ну, белковая пища. Купила крабовых палочек, вот он ими и давился на праздник. А тут конфеты кругом. Он как давай плакать. Так я что делала – были эти конфеты, орешек в шоколаде, так обгрызала этот шоколад, в раковине мыла, и он ел эти орехи из конфет. Кошмар какой-то.

И вот только потом, когда мы в другой раз легли в больницу, там уже было вокруг много ребят, они все уже сообразительные такие, опытные, они и ему, и мне рассказали, как с этим жить, что делать. Я была поражена: столько детей с диабетом! Но в этот раз и с врачом у нас сложились отношения, такие стали теплые. Она нам дала визитку свою, сказала звонить в любое время, если что. Мы теперь без нее никуда. Потому что сахара у нас ужасные, мерились мы тогда все ночи напролет. Под утро бывало и в пять раз выше нормы. И если, не дай бог, пропустишь это, я не знаю... Ой, блин.

В школе, конечно, тоже было с ним непросто. Приехали мы после больницы, я пошла к учительнице. Попросила, чтобы она провела в классе собрание, рассказала, что вот такой вот ребенок, что надо к нему относиться более лояльно, что у него с собой лекарства, которые необходимы для жизни. Провела она собрание, поговорила с детьми. Но дети есть дети. Украли у него борсетку со всеми делами – шприцы, глюкометр, тест-полоски. Я три дня ездила тут по округе, искала, кто это сделал. Нашли. Рассказал он нам, куда что сунул, где что выбросил. Что-то удалось спасти.

В какой-то момент врач нам посоветовала купить все-таки инсулиновую помпу и рассказала про Русфонд. Мы переслали все документы и стали ждать. И вдруг говорят: приезжайте в Воронеж ставить помпу. Поехали, легли в больницу. Все нам установили, пересчитали дозировки. И это прям, знаете, блаженство. Утром встаем – сахар 7 или 5, а не 20-25. Господи! Да мы ночами теперь спим!

Не знаю, как со всем этим справиться, все это пережить. На таблетках только, наверное. Помню, вот с Виктором все это случилось, он еще от ветрянки не отошел, весь в шрамах, и вот, значит, мы едем с ним вот таким из больницы домой, а мне звонят и говорят: у вас младший ветрянкой заболел. Я думаю: ну если еще и с этим такие же дела, я вообще не знаю, как жить. А как? Держаться. Нужна поддержка, конечно, обязательно. Чтоб родственники вели себя достойно. Хорошо еще, если есть муж, понимающий, как у меня. А то это ужасно все, страшно. Ну и конечно нельзя подавать виду, что ты расстроена. Помню, ехали мы из Боброва в Воронеж. Вот Виктора выводят из реанимации, а он глазами ищет меня. Говорит: “Мама, ты меня не бросила?” Я говорю: “Ты что вообще?” В охапку его. И мы ехали с ним до самого Воронежа и оба выли. Я его успокаивала, а он меня.

Ну, вот и еще важен, конечно, оптимизм, несмотря ни на что. Вот Виктор, он такой оказался радостный человек. В школе учителя, знаете, от этого прям злятся. Он же больной, должен ходить, умирать, весь быть грустный и терпеливый. А он такой живчик. А я им и говорю: да плевать на ваши все оценки, главное, чтоб он был веселый и радостный, чтоб у него все было хорошо на душе. А остальное все будет само по себе».

Фото Сергея Мостовщикова