28.08.2009
МИЛЛИАРД РУБЛЕЙ ДЛЯ ЧИСТОГО ФАНДРАЙЗИНГА
Лев АМБИНДЕР,
руководитель Российского фонда помощи,
член Совета при Президенте РФ по содействию развитию институтов
гражданского общества и правам человека
На днях звонит коллега с забавным поздравлением: «Вы первые миллиардеры НКО в России». Я не сразу понял, о чем он, но коллега объяснил. Со дня запуска программы «Российский фонд помощи» мы ведем учет сборов в долларах, помня о приключениях рубля. Так вот $32,716 млн., собранные с осени 1996 года по сей день, по сегодняшнему курсу и есть 1 млрд. руб., даже больше. «К сожалению, – сказал коллега, – это чистый фандрайзинг, и вы не характерны для России». Я как мог успокоил товарища. Как в природе не бывает чистого железа, так и в России невозможен чистый фандрайзинг.
Учебники литературы моего детства сообщали про поэта Фета, будто он занимается поэзией ради поэзии, и это звучало замаскированным ругательством. Любой семиклассник знал, что подлинное искусство служит народу, а более никому. И потому только оно прогрессивное. Впервые определение «чистый фандрайзинг» применительно к Российскому фонду помощи (Русфонду) я услышал еще в 2001 году в коридорах первого съезда Гражданского форума России. Это не худшее из занятий, которые приписывают нам. Критики намекают, будто нас интересуют лишь субъекты филантропии – то есть читатели жертвующие. Тогда как правильно работать ради объектов благотворительности – то есть людей, нуждающихся в помощи. Это все почти правда, но, что скрывать, мне по душе чистый фандрайзинг. Да только он не про нас и вообще не для России сегодня.
Сейчас поясню, в чем тут дело. Мы, к примеру, собираем деньги на лечение онкобольных детей. Но мы не опекаем этих детей и их родителей в клиниках, как это делают наши друзья из московского фонда «Подари жизнь» и питерской «Адвиты». Они замечательные фандрайзеры, и все же сбор пожертвований для них – не главное занятие, но подспорье. Лечение детских лейкозов, борьбе с которыми посвятили себя наши коллеги, не только очень затратно. Это еще и длительное, по полгода и больше, пребывание матери и ребенка вдали от дома, зачастую без крыши над головой и без средств на жизнь в столицах. И фонды покупают лекарства, арендуют жилье, устраивают поездки по врачам Москвы и Петербурга, привозят актеров в свои клиники и вывозят в театры своих подопечных, устраивают праздники по случаю дней рождения детей, с подарками и концертами. Они помогают ребятишкам не только лечиться, а их мамам – не только выживать в непривычной среде. Они помогают не сломаться, выстоять – и выздороветь. Это та ниша милосердия, которая всегда пустовала в наших больницах. Это тот вид деятельности, которого так не хватает большинству наших клиник – у них нет своих «Адвиты» и «Подари жизнь». А если случится непоправимое, а оно случается, это рак, то наши друзья организуют отправку гроба на родину.
Нам намного проще. Мы действительно работаем не столько ради больных детей (хотя и ради них), сколько ради читателей, людей преимущественно благополучных, которые хотят помогать попавшим в беду согражданам. Предоставить читателям возможность осуществлять это свое желание системно и не остаться в дураках, – вот, собственно, и вся наша деятельность. Остальное – приложения. Поиск денег для больных детей стал нашей специализацией, потому что таково желание читателей. Это они заказчики, они задают критерии отбора просьб в печать. Будь на то читательская воля, почта Русфонда могла бы быть другой: более разносторонней, иной глубины и масштаба. Но заказчик сделал свой выбор, и мы этот выбор приняли.
Наши занятия можно было бы назвать чистым фандрайзингом, если бы некто гарантировал нам стабильный поток больных детей. Единожды собрать крупную сумму денег в России даже в кризис не так уж сложно. Была бы аудитория потенциальных доноров, а вы правильно выбрали тему и сроки сборов. Однако невозможно наладить систематические сборы, не имея постоянный адресный сбыт пожертвований. Во всяком случае, это невозможно пока в России. Безадресные сборы пожертвований у нас несостоятельны, так как никто никому не верит. А системный адресный фандрайзинг возможен, если располагаешь потоком просьб о помощи. Поэтому две трети рабочего времени сотрудники Русфонда тратят на организацию этого потока и лишь треть – на подготовку публикаций и обслуживание читателей-доноров.
Имея в заказчиках аудиторию «Ъ», Газеты.ru, сайтов www.rusfond.ru и «Эхо Москвы», Русфонд действительно может превратиться в чистого фандрайзера и собирать куда большие, чем сейчас, пожертвования, если бы некто обеспечил нам понятный и системный адресный сбыт. При отсутствии в стране развитых гражданских институтов этим некто могло бы стать только Минздравсоцразвития. Однако, как и тринадцать лет назад, там находят это занятие непрофильным для себя делом.
Вот только что «Ъ» получил письмо Минздрава, в котором тот заявил о неприемлемости сотрудничества с нами по причине правового неформата. Нынче в марте я встречался с директором министерского департамента медпомощи детям Валентиной Широковой, это она предложила «выдать госзаказ благотворителям», и это с ее согласия мы направили в Минздрав проект договора о взаимодействии «Благотворительная квота». Я уже сообщал в «Ъ» и на www.rusfond.ru о судьбе этого проекта. Теперь ясно: он скончался, так и не начавшись. Что из этого факта следует? Ничего не следует. Новая команда Минздрава во главе с Татьяной Голиковой в отличие от своих предшественников более не заявляет на публике, будто государство у нас полностью финансирует лечение всех детских тяжелых болезней. Так что перемены налицо, и степень их радикальности такова, что коллега из третьего сектора может не переживать. Следующий наш миллиард, похоже, обречен на привычный в России фандрайзинг.
МИЛЛИАРД РУБЛЕЙ ДЛЯ ЧИСТОГО ФАНДРАЙЗИНГА
Лев АМБИНДЕР,
руководитель Российского фонда помощи,
член Совета при Президенте РФ по содействию развитию институтов
гражданского общества и правам человека
На днях звонит коллега с забавным поздравлением: «Вы первые миллиардеры НКО в России». Я не сразу понял, о чем он, но коллега объяснил. Со дня запуска программы «Российский фонд помощи» мы ведем учет сборов в долларах, помня о приключениях рубля. Так вот $32,716 млн., собранные с осени 1996 года по сей день, по сегодняшнему курсу и есть 1 млрд. руб., даже больше. «К сожалению, – сказал коллега, – это чистый фандрайзинг, и вы не характерны для России». Я как мог успокоил товарища. Как в природе не бывает чистого железа, так и в России невозможен чистый фандрайзинг.
Учебники литературы моего детства сообщали про поэта Фета, будто он занимается поэзией ради поэзии, и это звучало замаскированным ругательством. Любой семиклассник знал, что подлинное искусство служит народу, а более никому. И потому только оно прогрессивное. Впервые определение «чистый фандрайзинг» применительно к Российскому фонду помощи (Русфонду) я услышал еще в 2001 году в коридорах первого съезда Гражданского форума России. Это не худшее из занятий, которые приписывают нам. Критики намекают, будто нас интересуют лишь субъекты филантропии – то есть читатели жертвующие. Тогда как правильно работать ради объектов благотворительности – то есть людей, нуждающихся в помощи. Это все почти правда, но, что скрывать, мне по душе чистый фандрайзинг. Да только он не про нас и вообще не для России сегодня.
Сейчас поясню, в чем тут дело. Мы, к примеру, собираем деньги на лечение онкобольных детей. Но мы не опекаем этих детей и их родителей в клиниках, как это делают наши друзья из московского фонда «Подари жизнь» и питерской «Адвиты». Они замечательные фандрайзеры, и все же сбор пожертвований для них – не главное занятие, но подспорье. Лечение детских лейкозов, борьбе с которыми посвятили себя наши коллеги, не только очень затратно. Это еще и длительное, по полгода и больше, пребывание матери и ребенка вдали от дома, зачастую без крыши над головой и без средств на жизнь в столицах. И фонды покупают лекарства, арендуют жилье, устраивают поездки по врачам Москвы и Петербурга, привозят актеров в свои клиники и вывозят в театры своих подопечных, устраивают праздники по случаю дней рождения детей, с подарками и концертами. Они помогают ребятишкам не только лечиться, а их мамам – не только выживать в непривычной среде. Они помогают не сломаться, выстоять – и выздороветь. Это та ниша милосердия, которая всегда пустовала в наших больницах. Это тот вид деятельности, которого так не хватает большинству наших клиник – у них нет своих «Адвиты» и «Подари жизнь». А если случится непоправимое, а оно случается, это рак, то наши друзья организуют отправку гроба на родину.
Нам намного проще. Мы действительно работаем не столько ради больных детей (хотя и ради них), сколько ради читателей, людей преимущественно благополучных, которые хотят помогать попавшим в беду согражданам. Предоставить читателям возможность осуществлять это свое желание системно и не остаться в дураках, – вот, собственно, и вся наша деятельность. Остальное – приложения. Поиск денег для больных детей стал нашей специализацией, потому что таково желание читателей. Это они заказчики, они задают критерии отбора просьб в печать. Будь на то читательская воля, почта Русфонда могла бы быть другой: более разносторонней, иной глубины и масштаба. Но заказчик сделал свой выбор, и мы этот выбор приняли.
Наши занятия можно было бы назвать чистым фандрайзингом, если бы некто гарантировал нам стабильный поток больных детей. Единожды собрать крупную сумму денег в России даже в кризис не так уж сложно. Была бы аудитория потенциальных доноров, а вы правильно выбрали тему и сроки сборов. Однако невозможно наладить систематические сборы, не имея постоянный адресный сбыт пожертвований. Во всяком случае, это невозможно пока в России. Безадресные сборы пожертвований у нас несостоятельны, так как никто никому не верит. А системный адресный фандрайзинг возможен, если располагаешь потоком просьб о помощи. Поэтому две трети рабочего времени сотрудники Русфонда тратят на организацию этого потока и лишь треть – на подготовку публикаций и обслуживание читателей-доноров.
Имея в заказчиках аудиторию «Ъ», Газеты.ru, сайтов www.rusfond.ru и «Эхо Москвы», Русфонд действительно может превратиться в чистого фандрайзера и собирать куда большие, чем сейчас, пожертвования, если бы некто обеспечил нам понятный и системный адресный сбыт. При отсутствии в стране развитых гражданских институтов этим некто могло бы стать только Минздравсоцразвития. Однако, как и тринадцать лет назад, там находят это занятие непрофильным для себя делом.
Вот только что «Ъ» получил письмо Минздрава, в котором тот заявил о неприемлемости сотрудничества с нами по причине правового неформата. Нынче в марте я встречался с директором министерского департамента медпомощи детям Валентиной Широковой, это она предложила «выдать госзаказ благотворителям», и это с ее согласия мы направили в Минздрав проект договора о взаимодействии «Благотворительная квота». Я уже сообщал в «Ъ» и на www.rusfond.ru о судьбе этого проекта. Теперь ясно: он скончался, так и не начавшись. Что из этого факта следует? Ничего не следует. Новая команда Минздрава во главе с Татьяной Голиковой в отличие от своих предшественников более не заявляет на публике, будто государство у нас полностью финансирует лечение всех детских тяжелых болезней. Так что перемены налицо, и степень их радикальности такова, что коллега из третьего сектора может не переживать. Следующий наш миллиард, похоже, обречен на привычный в России фандрайзинг.
