27.03.2009
ДОПУСТИМЫЕ ПОТЕРИ
Лев АМБИНДЕР,
руководитель Российского фонда помощи,
член Совета при Президенте РФ по содействию развитию институтов
гражданского общества и правам человекаНа прошлой неделе произошло беспрецедентное для отечественной благотворительности событие. Семь российских фандрайзинговых организаций, среди которых три газетных – «Коммерсанта», «Аргументов и фактов» и «Комсомольской правды» – обратились в Минздравсоцразвития РФ с просьбой наладить наконец-то бесперебойное снабжение импортными эндопротезами детей, страдающих злокачественными опухолями костей – саркомами. Тема коллективного письма сама по себе заслуживает отдельного рассказа. Но есть повод и покруче. Говорят, министерство намерено отреагировать.
По оценке экспертов костные саркомы в структуре детской заболеваемости злокачественными новообразованиями занимают до 10 процентов. Наиболее распространены саркома Юинга и остеогенная саркома бедра. Экспертные данные о количестве ежегодно заболевающих в России детей весьма разнятся: от 200 до 400 человек. Однако эксперты сходятся во мнении, когда речь заходит о спасении ноги пациента: в половине случаев ее можно сохранить, заменив пораженный участок кости эндопротезом. Между тем, пока в России проводят не более 50 таких операций в год. Наиболее эффективны эндопротезы германского производства.
Поводом для коллективного письма послужила история девятилетнего Егора Левина из Тульской области. У Егора саркома Юинга. В августе прошлого года у него под коленом появилась шишка с грецкий орех. Врачи заподозрили неладное и направили Егорку в Москву, в Онкоцентр им. Блохина. Здесь мальчик получил пять курсов химии, к концу января опухоль уменьшилась вполовину, метастазов не было, и Егора готовили к протезированию, хирург Аслан Дзампаев уверенно сообщал о радужных перспективах мальчика. Дело было за протезом. Врачи рекомендовали немецкий раздвижной. В отличие от отечественного и чешского протезов, которые оплачивает госказна, немецкий как бы растет вместе с ребенком, не требуя в последствии хирургического вмешательства. Фокус в моторчике, вмонтированном в протез. Его приводят в движение примерно раз в полгода, чтобы нога поспевала за ростом ребенка.
Так вот, поставщик московская компания «Дискавери» выставила Левиным счет на 2,058 млн. руб. Левины, семья с месячным доходом в 20 тыс. руб. и муниципальной квартирой, обратились в благотворительные фонды и в газеты. Вдруг выяснилось, что у производителя в Германии этот протез стоит €28 868, а «Дискавери» накрутила более 65 процентов, запросив €47 772, и не намерена уступать. Вот это всех и возмутило. А тут еще оказалось, что в немецкой клинике операция вместе с протезом обойдется в €54 970. Как говорится, почувствуйте разницу. И вот Егора отправили в Мюнхен, а то самое коллективное письмо – в Минздравсоцразвития РФ.
Теперь малыш успешно протезирован, и можно порадоваться за Егорку, за его родителей – и за таких же, как они, рядовых немцев, с их стабильным германским здравоохранением даже в кризисные времена. Но вопросы остаются. Почему наши клиники закупают (на наши с вами, налогоплательщиков, деньги!) устаревшие имплантаты, вынуждая несчастных родителей умирать по нескольку раз на дню в поисках сумасшедших денег на имплантаты современные? Есть ли у нас в стране сила, способная урезонить поставщиков и наладить снабжение такими протезами всех нуждающихся, а не только избранных? Почему протезируют детей с костными саркомами только две клиники страны: Онкоцентр им. Блохина и Российская детская клиническая больница? Почему во многих областях эндопротезированию предпочитают ампутацию? И наоборот – почему становятся возможными случаи, когда протезы устанавливают не по медицинским, а по финансовым показаниям, – просто потому что нашлись деньги, хотя ситуация требовала именно ампутации, и теряется время, а с ним и жизнь ребенка? И есть ли у нас, в стране суверенной демократии и вертикали власти, структура, способная организовать компетентный отбор детей на протезирование?
Остается открытым и самый больной, глубинный вопрос: кто и что должен сделать, чтобы вернуть народу веру в отечественное здравоохранение? Почему поголовно все родители тяжелобольных детей мечтают лечиться за границей, а не в России? Каждый у нас загодя уверен, что все импортное непременно лучше отечественного. И что оперировать наши умеют, а выхаживать – нет, не умеют. И что в германских, израильских, итальянских, американских (желающие могут легко дополнить список) больницах платят единожды и в кассу, а у нас еще надо постоянно доплачивать, налом и мимо кассы.
Хотя есть и у нас клиники, где все делают не хуже мировых образцов, и где не берут взяток. Вот на днях читатели «Ъ» поймали меня за руку и не преминули письменно возмутиться. 13 марта мы напечатали историю Даши Синицыной с больным сердцем, ей требовалась операция в Германии за €21,1 тыс., так как в России родители не нашли никого, кто бы взялся спасти Дашу. А рядом на странице я рассказывал о Томском НИИ кардиологии РАМН, где детям делают успешные операции любой сложности. Если томичи такие крутые, то зачем Даше Берлин? – резонно спрашивают меня читатели. Отвечаю: не дело журналистов раздавать медицинские рекомендации. Но чье это дело? Есть в стране орган, способный оценить ведущие клиники и лучших докторов? Как сделать так, чтобы бедные во всех смыслах родители получали информацию о возможностях качественной отечественной медицины?
Ответы знают все: есть и властный орган и правительственная структура. И у обоих одно название: Минздравсоцразвития РФ. Оно делит огромный бюджет по направлениям, мыслит стратегически, и на редкие детские болезни вроде костной саркомы просто не хватает времени. Типа есть допустимые потери, ничего не поделаешь.
Среди подписантов коллективного письма сейчас ходят упорные слухи, будто Минздрав намерен отреагировать. Слухи непроверенные, зато весьма оптимистичные. Будто министерство прониклось, решило разобраться с поставщиками и впредь взять на себя ежегодные закупки 100 немецких эндопротезов. Слухи кажутся чистой фантастикой, но так хочется верить.
