Колонка «Ъ»

«Мы не успели вместе состариться»

Флоренс Хворостовская о своем муже и концерте в Красноярске

– После смерти Хворостовского вы почти не давали интервью. А теперь вдруг большой разговор с Андреем Малаховым, выступление на Первом канале, наконец, наша с вами встреча – вы почувствовали необходимость говорить?

– Нет, совсем нет. Я бы предпочла и дальше молчать. Но я подумала, что очень хотела бы продолжить то дело, которое четыре года назад начал Дима, – благотворительные концерты. Ни организовать, ни провести их без публичного внимания, к сожалению, невозможно: так уж устроен наш мир. И я приняла решение говорить. Рассказывать. Честно говоря, это больно. Но я совершенно точно знаю, зачем я это делаю. Боль можно потерпеть, если это кому-то поможет.

– До 2014 года Хворостовский не участвовал в благотворительных концертах, связанных с какими бы то ни было фондами. Что произошло? Почему для него эта деятельность вдруг стала важной?

– Вы не совсем правы. Просто до 2014 года Дима немного иначе представлял себе свои возможности помогать.

– Как?

– Ну, скорее, как определенные обязательства перед зрителями в России. После того как он с семьей покинул Россию (это было в трудное время, в самом начале 90-х), он стал очень известным и в Англии, и вообще в мире. И в этот момент, в момент своего невероятного расцвета, он всегда, приезжая в Россию, давал бесплатные концерты. Так было очень долго. Он – первый оперный певец, который выступал на Красной площади! И это тоже была благотворительная история. В этом он видел свою миссию: он хотел, чтобы у людей любого достатка была возможность его услышать. Он всегда бывал в России 9 мая, всегда давал в этот день концерт. Он откликался почти на все просьбы, связанные с судьбой страны. Дима был большим патриотом, хотя никогда особенно об этом не распространялся. Но, с моей точки зрения, он был гораздо большим патриотом, чем многие, кто говорит об этом с утра до вечера. Он считал, что его присутствие на российской сцене и его творчество – его обязанность.

Что касается благотворительности, то иногда он помогал индивидуально, спонтанно, а потом наши друзья Вася и Таня Пегановы убедили Диму, что голос – это его главный благотворительный инструмент. И он может помогать, давая концерты и собирая средства тем, кто нуждается в помощи. Отсюда и название – «Дмитрий Хворостовский и друзья – детям».

– Как вышло, что деньги стали собирать в пользу подопечных Русфонда?

– Всего концерты собрали около 55 млн. Большая часть, действительно, была передана Русфонду. Это – инициатива Василия Пеганова. Дима ему безоговорочно доверял. Когда встал вопрос, с кем в России возможно сотрудничество в области благотворительности, Вася твердо сказал: «Русфонд». Мы с этим фондом сотрудничаем с самого первого концерта в московском Кремлевском дворце в 2014 году. В 2015 году концерт проводили в Уфе – оттуда как раз родом Василий и Татьяна. И все получилось как надо: собрали много денег, участвовали все, кого Дима пригласил. В 2016 году Дима, несмотря на тяжелейший курс радиотерапии, решил продолжать эту историю. Концерт «Дмитрий Хворостовский и друзья – детям» стали делать в Большом театре, в Москве. К сожалению, он получился не очень успешным с точки зрения сборов – проблема была как раз в том, с чего мы начали: недостаточно информации, мало интервью и так далее. Сейчас я стараюсь учесть эти ошибки. Тогда, в 2016-м Дима и Ильдар Абдразаков (всемирно известный оперный певец, бас, обладатель «Золотой маски», дважды лауреат Grammy. – Русфонд) пожертвовали в фонд по миллиону рублей каждый. Русфонду все эти концерты принесли более 46,5 млн рублей. 114 детей получили возможность лечиться. В 2017 году мы должны были делать концерт на родине Димы, в Красноярске. Не успели. И я, и все друзья – мы ему обещали, что такой концерт состоится. Пришло время выполнить это обещание.

Открытость – показатель силы духа

– О своей болезни Хворостовский сообщил в фейсбуке. Для России это поступок фантастического мужества, неслыханной открытости. Кто принимал решение о том, что Дмитрий будет болеть публично?

– Он. Он сам принял. Социальные сети во время болезни вела я, но решение было за ним. Я не думаю, что в этом решении есть что-то такое, как вы говорите, «неслыханное». Диме прежде всего было важно, чтобы его поклонники по всему миру знали правду. Чтобы не распространялись сплетни о том, что у него проблемы с голосом и он не может петь: незадолго до болезни у него были проблемы со связками и об этом тогда писали, конечно. Не могу сказать, что мы сразу поняли, насколько серьезное у нас положение. Но Дима хотел, чтобы все было открыто и прозрачно, чтобы было ясно, из-за чего отменяются концерты. И он решил, что будет говорить обо всем открыто. Он отменил концерты, чтобы пройти обследование и в точности понять, что произошло, что за диагноз и что его ждет дальше. А потом уже все было так, как диктовал план лечения и его самочувствие.

– Я говорю об отношении к онкологическому диагнозу в России. В нашей стране долгое время было принято считать рак символом неуспеха. Многие известные люди скрывают и саму болезнь, и то, что они проходят лечение.

– Да? Я никогда не думала об этом так… Не знаю. Мне кажется, наоборот: если человек открыто говорит о том, что болен и что собирается лечиться, это показатель силы духа и желания бороться. Наверное, можно было написать на его странице: «Что-то у меня горло болит, я не буду выступать». Но одно вранье повлекло бы за собой другое, и так далее. Дима не умел врать. Кроме того, честность – это ответственность артиста перед поклонниками. Они имеют право знать, что происходит.

– Принятие диагноза во всей его необратимости проходило постепенно? Или был какой-то момент…

– Нет-нет, мы боролись до конца. До самого последнего момента мы верили. Дима пел за три месяца до того, как ушел. Мы надеялись. На что? На чудо, на силу духа, на силу организма. Не знаю, как правильно сформулировать. Но он жил полной жизнью до… сколько это было возможно.

– В какой степени в папину болезнь были посвящены дети?

– Полностью. А как иначе? Мы были вместе до самого конца. Я имею в виду именно то, что я сказала: когда Дима уходил, дети были рядом.

– В России, и это тоже очень важное отличие, не очень принято, чтобы дети видели смерть, знали о болезни. Обычно в таких случаях детей отправляют в лагерь или к бабушке с дедушкой.

– Ой, нет, что вы. Это же последняя возможность увидеть того, кого любишь, проститься… Как же так можно?

Знаете, когда Дима заболел, мы не сразу сказали детям. Я не могла решить, как мне с ними поговорить, какие найти слова. Старшему, Максиму, было тринадцать лет – очень сложный возраст. Пока Дима проходил радиотерапию, я все думала над этим: ведь менялась внешность, он не очень хорошо себя чувствовал – это требовало объяснения. Но сказать как-то так прямо, что у папы рак, я не смогла. Это Дима решил. Где-то через год после начала болезни он сам сказал детям, чем он болеет и как обстоят дела. Это был очень тяжелый разговор. Я помню, что Максим плакал. Но это надо было сделать.

Когда выпадает такое тяжелое испытание, очень важно держаться вместе. Был момент, когда Дима чувствовал себя лучше и мы все, особенно дети, говорили: «Папу обязательно вылечат, и все будет хорошо». Но в последние месяцы, конечно, Диме было очень тяжело. Хотя мы не оставляли его, мы все равно очень надеялись.

Постоянное присутствие

– Вы простили российской прессе преждевременное сообщение о смерти вашего мужа и весь связанный с этим скандал?

– О да. О чем тут говорить? Просто какой-то дурак решил, что он сделает карьеру себе, сообщив, что Дима умер. Я помню, это была глубокая ночь – часа два, у меня вдруг начал беспрерывно пищать телефон: звонки, сообщения. Все пишут: «Фло, как ты?» А Дима не спит, он лежит рядом. Говорит: «Ну ответь, спроси, что стряслось». Я беру трубку: «Да, со мной все в порядке. А что случилось?» – «Как!? Дима же ушел». Дима это слышал. Мы так хохотали вместе, вы себе даже не представляете! И я сразу же написала в социальные сети: «Все хорошо, Дима со мной рядом, спит и все окей, спасибо за беспокойство».

– Не было злости?

– Нет. Потому что он сам так это воспринял: он смеялся. Правда.

– Вы – верующий человек?

– Не знаю, как это правильно сказать. Но я совсем не верю в загробную жизнь.

– Так, наверное, еще тяжелее.

– Не знаю. У меня – только такой опыт. Восемь лет назад я потеряла отца. И знаете что? Это по-другому – когда теряешь мужа, любимого и главного человека своей жизни… Есть разница.

– Кто вас сейчас поддерживает?

– Друзья поддерживают, близкие люди. Вот сейчас как раз с Таней и Васей мы отметили в Италии мой первый день рождения без Димы.

Но, может быть, вы не поверите, но я чувствую присутствие Димы до сих пор в своей жизни. Когда Дима ушел, первые три месяца он был со мной каждую минуту. Я вам честно говорю. Я видела его во сне каждую ночь. Сейчас – не так, но я вижу его во сне очень часто. Мне даже Димины родители говорят: «Тебе хорошо, ты с ним встречаешься». Его мама, Людмила Петровна, ждет момента, когда он придет к ней во сне. Но к ней он приходит очень редко. Хотя все это, конечно, не может мне заменить жизни, что была у нас почти двадцать лет, которые мы были вместе. Это ничем не заменить, никак не исправить. Я пытаюсь это принять.

– Получается?

– Получается плохо. Я не задаюсь вопросами типа «за что?» или даже «для чего? во имя чего?». Даже если все это было для чего-то, все равно ничего не изменишь. Его нет. Вот и все. Но я точно знаю, что я должна продолжать жить. Дима очень просил меня об этом, когда уходил. Я должна жить в память о нем и ради детей. И я живу. Знаете, в конце концов, у меня могло бы просто не быть того счастья, которое мне выпало. С того момента, как мы встретились с Димой в Женеве (Флоренс – оперная певица; с Хворостовским они познакомились в 1999 году, оказавшись партнерами по сцене. – Русфонд), я не могла представить рядом с собой никого другого. Он всегда был для меня самый-самый главный. Поженившись, мы не расставались: я всегда ездила с ним на гастроли, всегда была рядом. Наверное, это трудно понять кому-то, у кого такого переживания в жизни не было, но я хотела быть с ним все время. И мы были очень счастливы вместе. Потом появились дети, которых мы оба очень хотели. И тогда уже ездили всей семьей. Это была прекрасная жизнь.

– Выходит, вы пожертвовали ради любви карьерой оперной певицы.

– Нет, никаких жертв, что вы! Когда ты находишь такую любовь, такое счастье – какая карьера? Я в принципе никогда не была карьеристкой, для меня дети и любовь гораздо важнее. Я обожала путешествовать вдвоем с Димой, и было замечательно, если мы были не вдвоем, а с детьми или с друзьями. Но если он рядом, то больше ничего и не надо было. Мы столько всего вместе успели, в это трудно поверить. Просто еще мы мечтали, как вырастут дети, как будут внуки и как мы будем вместе радоваться. Вот этого не получилось: мы так и не успели вместе состариться.

На одном языке

– У вас мама итальянка, папа – француз. Вы с детства свободно говорите на этих языках, плюс английский. Изучение русского легко далось?

– У меня не было выбора, Катя! Я хотела говорить с Димой на его языке. К тому же я ужасно любопытная – мне нравилось узнавать новые слова, учиться. Тем более что я это делала рядом с ним.

– Что вас все еще удивляет в русских?

– Что они мало улыбаются. Я долго думала, что они такие… хмурые – можно так сказать? Но потом поняла, что это просто такой способ себя выражать. Наверное, мне многое стало понятнее после того, как я влюбилась в русские песни, которые так любил Дима. Знаете, у него же был такой голос, что он мог петь все: и оперу, и не оперу, и рок, и какие-то популярные песни, и военные. Он очень любил военные песни. Мне больше всего нравилось, как он пел «Солдаты идут» или «Не спеши». Помню, как в 2003 году, когда я была беременна нашим сыном Максимом, я привезла диск с этими записями своим родителям. И, можете себе представить, папа француз, мама итальянка, они ни слова не понимали в том, что Дима поет, о чем, но их так тронула музыка и нежность в его голосе, что оба просто рыдали, их невозможно было успокоить, я помню.

– Вам легко было войти в семью Хворостовского, найти общий язык с его родителями?

– Если честно, нет. Но сейчас все совсем не так, как вначале. Мы много общаемся и очень любим друг друга. В прошлом году, в августе, когда Дима был в больнице, а у меня вдруг тоже все совсем разладилось со здоровьем и я должна была лечь в клинику на несколько дней, Димины родители забрали детей, очень нам помогали. Недавно у Диминого папы, Александра Степановича, был юбилей, 80 лет, мы все вместе прилетали его поздравлять. У нас очень нежные отношения. Я их очень люблю и очень им благодарна. И, кстати, мои дети считают себя русскими. Особенно Максим.

– Многие недоумевали, почему на похоронах Хворостовского было так мало официальных лиц, так мало его коллег по сцене. Самой официальной церемонии как таковой тоже, считай, не было. Почему?

– Вы знаете, я думаю, что все было именно так, как хотел бы Дима: тихо и светло. Кроме того, я очень хочу поблагодарить всех поклонников, которые откликнулись на мою просьбу: я написала в фейсбуке, что прошу перевести те деньги, которые люди собирались потратить на цветы, в фонд Cancer Research – это организация, которая финансирует исследования в области онкологических заболеваний, которой помогал Дима, а теперь помогаю я. Меня очень тронуло, что люди меня услышали и поступили именно так. Фонд тогда получил очень много пожертвований в память о Диме. Ко всем, кто хотел подарить мне подарок или цветы на день рождения, я тоже обратилась с просьбой перевести деньги в Благотворительный фонд имени Дмитрия Хворостовского или в Русфонд. Это для меня лучший знак внимания.

Что же касается звездного присутствия на похоронах Димы… Кому это важно? Не знаю. Важно, когда люди есть в твоей жизни, а не у твоего гроба. Но раз уж вы спросили, то отвечу: очень многие из его друзей по сцене не смогли вырваться, потому что связаны контрактами, которые подписываются заранее, за несколько лет. И там нет пункта «похоронить друга». Дима бы своих товарищей понял. Кроме того, все эти артисты без колебаний приняли участие в вечере памяти, который прошел в Королевской опере 18 марта этого года. Там была и Анна Нетребко, и Анжела Георгиу, и Элина Гаранча, и Юсиф Айвазов, и Стивен Костелло, и Айгуль Ахметшина. Собственно, идея красноярского концерта утвердилась именно после вечера памяти Димы в Лондоне.

– Каким образом?

– Я поняла, что должна продолжать то, что Дима делал. И почувствовала, что люди, которые его любили, которые с ним работали, меня поддержат. Он провести концерт «Дмитрий Хворостовский и друзья – детям» не успел. Значит, это должны сделать мы, я.

На родине певца

– Кто будет выступать в Красноярске 26 августа?

– У нас совершенно звездный состав: Ильдар Абдразаков, Хибла Герзмава, Стивен Костелло – великолепный американский тенор, который пел вместе с Димой на последнем концерте, Юн Квон Костелло – прекрасная американская скрипачка, Айгуль Ахметшина – потрясающая новая солистка Королевской оперы родом из Уфы. С нами будет невероятный виолончелист, мировая звезда Борислав Струлев. Дирижировать будет Константин Орбелян. Все эти люди, можете себе представить, прилетают к нам бесплатно. И выступать будут тоже бесплатно!

– Вам не приходило в голову самой выступить в Красноярске? Вы же оперная певица. Это было бы знаковым событием.

– Приходило. Но давайте пока не будем это обсуждать. Оставим какую-то тайну для зрителей.

– Сколько будет стоить билет на концерт?

– Наш концерт, так совпало, будет проходить в День города. Я очень благодарна губернатору Красноярского края и вообще всем людям из тамошней власти за то, с каким энтузиазмом они откликнулись на нашу идею. И этот концерт – это наш подарок городу в его день рождения. Поэтому для красноярцев это будет совершенно бесплатный концерт. Но будет обнародован номер, на который можно будет отправить SMS с суммой пожертвования, будут кеш-боксы фонда Дмитрия Хворостовского и Русфонда. Билеты в партер мы будем продавать за благотворительное пожертвование.

– Чем, по-вашему, отличается благотворительность в России от того, к чему вы привыкли на Западе?

– Я не могу сказать, что глубоко погружена в тему. Но, на мой взгляд, главное отличие – в подходе. Например, в Англии или Америке никто не собирает всем миром на какую-то операцию конкретному ребенку. Никто не ставит так вопрос: или 50 тыс. долларов, или ребенок умрет. Мы чаще финансируем какие-то системные вещи: лондонский зоопарк, например, или тот же самый фонд Cancer Research. Мне трудно представить себе в Англии фонд типа Русфонда. И то, что такие проблемы, которые решает этот фонд, – зона ответственности благотворительной организации, а не, например, государства… Но, возможно, именно поэтому Дима и выбрал для сотрудничества этот фонд. Он понимал, что на сегодняшний день в России благотворительность устроена именно так. Я буду продолжать его дело. Для меня в каком-то смысле это и есть его память.

– Каким еще образом память о Хворостовском будет увековечена в России? Были разговоры о памятнике, мемориальных табличках, по крайней мере. В Москве и Красноярске, где, по завещанию Хворостовского, должен быть захоронен его прах.

– Вы знаете, пока это все разговоры, не очень конкретные. Если вас интересует мое мнение, то мне бы очень хотелось, чтобы памятник Диме поставили в «Зарядье». Там потрясающий концертный зал. Рядом – Кремль, в котором Дима много выступал. Если меня услышат, то это будет великолепно.

– А в Красноярске?

– В Красноярске, насколько я понимаю, речь идет о том, чтобы памятник появился на площади перед оперным театром, где Дима начинал. Это было бы очень правильно и логично.

– Вы помните, каким увидели впервые Красноярск, когда вас туда привез Хворостовский?

– Честно? Нет. Он мог бы меня с таким же успехом привезти на Марс или на Луну: мне бы все понравилось одинаково. Потому что я смотрела не по сторонам, а только на него. Но я что-то помню: красивые высокие камни – кажется, они называются Столбы, это где-то в лесу. И реку Енисей, в которой невероятная изумрудная вода. Он говорил, что на Енисее потрясающая рыбалка. С артистами, которые приедут 26 августа в Красноярск на концерт памяти Димы, мы планируем, что сразу, как кончится концерт, отправимся на рыбалку. Думаю, Диме такой план очень бы понравился.