20 лет Русфонду: как это было


Светлана Сорокина	Ирина Воробьева	Лев Амбиндер	Сергей Амбиндер

Ирина Воробьева: Семнадцать часов и семь минут в столице. Всем здравствуйте, добрый день! Это программа «Чувствительно», и, как всегда, ее ведут Ирина Воробьева и Светлана Сорокина. У нас сегодня замечательные гости. Это основатель и руководитель Русфонда Лев Амбиндер. Здравствуйте!

Лев Амбиндер: Здравствуйте!

Воробьева: И арт-директор Русфонда, автор сайта rusfond.ru Сергей Амбиндер. Здравствуйте!

Сергей Амбиндер: Здравствуйте!

Светлана Сорокина: Надо сказать, что повод есть. 20 лет этому, я бы сказала, старейшему и мощнейшему фонду, который есть на наших российских просторах. 20 лет. И за это время (я посмотрела на сайте) было собрано для самой разнообразной помощи 8,7 млрд руб. Это с вашего сайта я цифры взяла. Ничего себе такие циферки, да? Невероятные для нашего восприятия цифры. Хотя 20 лет, 20 лет.

Воробьева: Давайте начнем с того, как все начиналось. И расскажите мне отдельно, вот просто для меня, пожалуйста…

Сорокина: Потому что мы-то со Львом Сергеевичем – старые знакомые.

Л. Амбиндер: Давайте просто Лев. Так удобнее.

Воробьева: Вот вы, когда будете сейчас рассказывать, вы мне расскажите – это правда про байку с ящиком воблы и ящиком коньяка?

Л. Амбиндер: Нет, мешок воблы и две бутылки «Хеннесси» было.

Воробьева: Ну, рассказывайте. Как все начиналось?

Л. Амбиндер: Я был специальным корреспондентом по вопросам экономики в «Коммерсанте», ездил по стране. Классные командировки, замечательная жизнь, разговоры с красными директорами. Это все 1990-е годы, первая половина.

Сорокина: Вы же в «Коммерсанте» с 1991-го.

Л. Амбиндер: Я с 1991-го, но я сначала был собкором в Казани. То есть в Поволжье я бюро создал, и охватывали все Поволжье. Нижний Новгород был у нас, Самара, Ульяновск, республики Поволжья. Такое крепкое бюро. Мы на втором месте после Питера были по количеству публикуемой информации. И потом я стал спецкором уже в Москве. По вопросам экономики при главном редакторе. И тут Яковлев вызвал, сказал: ты у нас единственный, кто когда-то работал в отделе писем редакционном.

Сорокина: Я тоже работала в отделе писем на телевидении. Возненавидела это с тех пор.

Л. Амбиндер: Ну, в новых газетах не было же отделов писем. А я после университета в Кемерове, в газете «Кузбасс» начинал и там три года работал в отделе писем. Самые чудесные годы были.

Сорокина: А мне тяжело было. Вот эти мешки писем, ленинградское телевидение.

Л. Амбиндер: Нет, ну я тогда молился на Аграновского Анатолия. Я занимался тем же, как мне казалось. Я ездил, писал об этом. «Ты один знаешь, – сказал Яковлев, – как надо работать с письмами, создавать базу, публиковать, проверять. Ты – единственный. Вот мешки. 34 мешка с просьбами о помощи. Бери, давай разбирать». Я говорю: «А почему я-то?» – «Ну, никто больше не умеет». «Ну хорошо, – говорю, – тогда у меня сразу предложение: помимо полосы с письмами в «Коммерсанте» нужна еще полоса, где мы станем рассказывать о жертвователях … То есть мы публикуем письма, а читатели откликаются и помогают людям напрямую…»

Воробьева: То есть помощь была сразу?

Л. Амбиндер: Да, сейчас расскажу и об этом. Я говорю Яковлеву: «Мне потребуется еще страница, потому что никто ж даром помогать не будет».

Воробьева: То есть надо будет еще о них потом написать, что эта компания хорошая…

Л. Амбиндер: Да, какие они молодцы, что догадались и передали деньги. Яковлев ответил: «Нет, страна православная, я тебе клянусь, все будет анонимно. Давай поспорим. Ты у нас волгарь – мешок астраханской воблы против ящика ”Хеннесси“». И через 3 месяца, на Новый год, 27 декабря, я на редколлегию ввалился с мешком астраханской воблы – 18 килограммов. На что Яковлев замечательно сказал: «Лев, я помню, что мы с вами поспорили, но не помню, на что». Я ему рассказываю: ни одной просьбы от доноров не было.

Воробьева: Публикация в обмен на пожертвование?

Сорокина: Ни одной просьбы себя прорекламировать.

Л. Амбиндер: Да, ни одной просьбы. Наоборот, мы всем предлагали – все были категорически против упоминания фамилий.

Сорокина: То есть Яковлев оказался прав?

Л. Амбиндер: Яковлев оказался прав и принес мне две бутылки «Хеннесси», на этикетке которых стоял Твердый Знак «Коммерсанта». Ну, он любил такие игрушки. Да, было дело. Но мы быстро перестроились…

Воробьева: Простите, что я вас перебиваю. То есть на тот момент это выглядело так: вот есть просьбы о помощи – и есть человек, который готов помочь. «Коммерсантъ» просто публиковал, через него деньги никакие не проходили?

Л. Амбиндер: Да. Это была принципиальная модель: через нас деньги не ходят, потому что мы вот такие паромщики на переправе, мы соединяем два берега. Ну, вот красиво.

Сорокина: Это многих славный путь, многие так начинали.

Л. Амбиндер: Да. Но я сначала даже не знал, что вы тоже были в числе наших доноров, целый клуб организовали по нашим публикациям в журнале «Домовой».

Сорокина: Да, сколько я посылок посылала, боже мой! Тем более что очень скоро стали появляться не просто эти объявления, а еще и статьи, посвященные тому или иному серьезному вопросу.

Воробьева: Сейчас это модная история – журналистский фандрайзинг. Тогда это только Русфонд придумал.

Л. Амбиндер: Смотрите, журналистский фандрайзинг, как теперь я могу сказать, существует двух видов. И оба нормальные, только один, на мой взгляд, неэффективен, а второй абсолютно эффективен. Это то, что делаем мы. Понимаете, можно делать так, как сделало «Эхо»: приходят письма с просьбой о помощи, их подготовят к печати, опубликуют на сайте, контакты все выложат, счета опубликуют и – забудут. Это письмо может стоять месяц, два, три. И к нему можно добавлять новые письма. Ну, сайт безразмерный же. У нас – другое дело. Так как это периодически должно выходить, то в следующем номере журнала или газеты ты должен говорить, что сделано. А иначе как публиковать повторно письмо, которое уже было в «Коммерсанте»?

Воробьева: У нас в радиоверсии было что-то такое.

Л. Амбиндер: Я, кстати, предлагал Венедиктову тогда: отдайте мне вашу почту, и я вам буду делать так, что у вас в следующий раз, через месяц, будут деньги все. Мы знаем, как это делать. А тогда, в 96-м, у нас получилось так, что пришлось перестраивать всю систему: ставить не то письмо, которое тебе показалось важным, а то, которое показалось важным читателю. Если оно ему не интересно, извините, это не публикуется. Потому что иначе – а что потом? Где деньги брать? У меня же нет казны. Тогда появились критерии отбора. Критерий отбора единственный: это надо читателю или не надо?

Воробьева: А как вы понимали, надо это читателю или не надо?

Сорокина: Это опыт, сын ошибок трудных.

Л. Амбиндер: Извините, я к тому времени уже 30 лет в журналистике проработал.

Сорокина: Я, кстати, можно здесь вклинюсь? Лев, я прекрасно помню, потому что мы с вами действительно давно знакомы, и в конце 1990-х, я помню, зашел разговор о том, кто и почему откликается, почему одни письма вызывают отклик сразу, а другие – нет. Я даже помню, почему спросила об этом. Потому что это было сразу после чеченской первой войны, и были письма-обращения из Чечни тех людей, женщин, детей и прочих, которым требовались какие-то деньги, чтобы существовать или лечиться. И я помню, что вы повторяли эти письма со словами: никак не удается собрать необходимые средства. Я говорю: как интересно, практически все время сразу, а здесь вот не получалось. Вот действительно был меньше отклик на них?

Л. Амбиндер: Это не только авторы-чеченцы были. Мы же начали с журнала «Домовой», а не с газеты «Коммерсантъ». В газете «Коммерсантъ» первая полоса вышла в декабре 1997 года. А там, в «Домовом», с 1 октября 1996 года мы выходили. Тогда был такой журнал у издательского дома. А в «Коммерсанте» мы выходили по мере прихода исчерпывающей помощи, и тогда выходил следующий номер. Это было три полосы в год. Всего. Потом мы стали делать 6 полос в год, потом 12, потом 24. Сейчас мы выходим каждую неделю. По пятницам – каждую неделю по полосе. Но, смотрите, действительно не все поначалу закрывалось сразу. Это моя вина. В том смысле, что я жалостливый человек – и какое-то письмо производило такое впечатление, что я его ставил, хотя никаких гарантий не было. Понимаете, мы создали список тем, которые гарантированно вызовут интерес читателей, зон риска и тем, которые, ну вот хоть ты его прямо самым крупным петитом публикуй, – толку не будет, никто ни копейки не даст.

Сорокина: А вот обрисуйте нам, что точно, что риск, а что – никогда.

Л. Амбиндер: Тогда мы вели тему не только «больные дети», хотя их было много. Тогда мы, к примеру, покупали полный комплект (так это называлось) компьютерной техники инвалиду. То есть компьютер, к нему принтер, сканер, копир. И девушка, у которой ДЦП, ноги не работают, а голова чудесная – она освоила это дело. И в каждом маленьком городке она могла работу получить в администрации. Потому что не было техники компьютерной. Это 90-е годы, еще ничего повсюду не было. И вот когда мы это публиковали в «Коммерсанте» – нас заваливали предложениями. Комплекты слали. Потому что это средства производства. Ты даешь возможность человеку социализироваться, то есть зарабатывать деньги, чувствовать себя человеком. Самой страшной была тогда не деревня, а маленькие городки. Работа исчезла, жить не на что. Вот пенсионер. Веселый мужик, который всю жизнь чем занимался? Он книги в библиотеке читал и помогал их ремонтировать. И тут он прознал (в прессе реклама появилась уже), что есть немецкие брошюровочные станки, которые ему позволяют… Но станок стоил сумасшедшие деньги, пять тысяч долларов.

Воробьева: Но зато можно уже почти в промышленных масштабах делать эти переплеты.

Л. Амбиндер: Да. Так он написал: во-первых, я бесплатно отремонтирую всю библиотеку в нашем селе. А во-вторых, меня администрация поселка возьмет на работу, и я буду переплетать их бухгалтерские и прочие документы. Помогите мне этот аппарат купить. Мы, по-моему, два или три купили.

Воробьева: Вот на это откликались сразу, да?

Л. Амбиндер: Да. Или, скажем, чеченская женщина выходила из окружения и была ранена. Мы не публиковали такие письма, но это была учительница русского языка, и я напечатал.

Сорокина: Вот я помню это письмо. Представляете, я помню это письмо.

Л. Амбиндер: Я был уверен, что помогут. Помогли.

Сорокина: Но не сразу. Вот я помню эту историю…

Л. Амбиндер: Нет, я вам сейчас скажу, дальше было другое. Возможно, да, получилось так, что сразу мы не собрали. Это в «Домовом» было. Тогда мы не писали: не удалось собрать. Мы писали: к сожалению, это письмо не попало к тому самому читателю, возможно, он был в отпуске. Ну, вот как-то так, примиряюще. Но таких писем было не более одного в подборке из девяти. В «Домовом» было 9, в «Коммерсанте» было 6. Всего 15 в месяц. Эта история закончилась… Я вот вам говорю, нигде я раньше не публиковал этого, но теперь уж столько лет прошло… К этой женщине приехали родственники. Они забрали деньги из больницы и уехали.

Воробьева: О боже мой!

Л. Амбиндер: Операции не было. И я говорил главврачу: какое ты имеешь право, это же не твои деньги. И тогда, вот я помню, я всерьез подумал: надо создавать свой счет и надо гнать деньги через себя – и будет полная ответственность клиники перед нами за деньги читателей. Я за них отвечаю.

Воробьева: Да, а так передали – и все, и уплыли деньги. Бедная женщина! А вот вы говорили: были такие письма, на которые точно не откликнутся. Это какие?

Л. Амбиндер: Я скажу точно: ДЦП. Ребенок с ДЦП, взрослый с ДЦП. Но мы хорошую работу провели. В прошлом году у нас был бюджет помощи детям с ДЦП был 74 млн руб.

Воробьева: А сначала было тяжело, потому что это бесконечная история с непонятным финалом, да?

Л. Амбиндер: Вот. Мы поняли, что надо делать. Ну, это длинная история, все это постепенно приходило. При этом знаете как? Я сначала вообще ничего не учитывал сборы от номера к номеру. И, помните, дефолт, 1998 год, август, а в ноябре 98-го ко мне приходит корреспондентка «Ассошиэйтед пресс», я даже имя помню – Юдит Ингрем. Хорошо по-русски говорила, и она была настоящей журналисткой. А мы сидели тогда у Ксении Махненко в «Домовом», на Большой Ордынке в особнячке. И она мне говорит: отдайте мне информацию всю. Помните, тогда «Лексикон» был еще, Windows не было… И она сидела, изучала наши архивы за период примерно месяца четыре до дефолта и, вот, август, сентябрь, октябрь. Сборы по письмам.

Воробьева: Упали или поднялись?

Л. Амбиндер: Да. У нее была задача: написать заметку о том, как средний класс в России приказал долго жить. Через неделю она ко мне приходит и говорит: я ничего не поняла. Я потом писал: она хорошая журналистка – не понимает и не боится об этом говорить. Она сказала: я не понимаю, у вас взносы выросли вдвое в долларах. Не в рублях.

Сорокина: Не упали. Несмотря на то, что 1998 год был.

Воробьева: А скажите, когда к вам письма приходили, как вы их проверяли вообще?

Сорокина: Вот это же все время было сопровождение: «мы связались» и так далее…

Л. Амбиндер: В свое время, в советское время, я делал большую заметку в газете «Кузбасс» про сотрудников собесов, департаментов социального обеспечения. Очень интересно было. И я узнал, что опытный сотрудник собеса – это человек, который лет десять проработал. Он настолько опытен, что его никто не проведет. И он знает, как помогать человеку правильно. В середине 90-х в соцзащитах сидели советские эти женщины, которые нам и помогали…

Воробьева: Собесовцы.

Л. Амбиндер: Мы звонили – нас было два человека… Это сейчас нас под 100 человек.

Сорокина: Ну, это же фонд. Но вы вдвоем обзванивали…

Л. Амбиндер: Да. Мы обзванивали собесы и просили их пойти проверить просьбу. Знаете, как собесовцы проверяли? Они приходили в дом и сообщали нам: на вешалке пальто с норковым воротником, шапка норковая, холодильник пуст. Прелесть, да? То есть это все, что осталось у бедствующих людей с советского времени. Очень добросовестно нам помогали. А потом стал министром соцзащиты Александр Починок. И мы с ним, пока он был министром, каждый год отправляли в каждый район бумагу, подписанную двумя: дорогие друзья, если к вам обращаются эксперты Российского фонда помощи, будьте любезны, пожалуйста, помогите им проверить письма.

Воробьева: Молодец какой Починок, да?

Л. Амбиндер: Да. И приписка: а если вы, дорогие друзья, считаете, что у вас есть люди, которым надо помочь, а средств нет, пожалуйста, направляйте их просьбы в Русфонд с вашим комментарием и уже с вашей проверкой. Вот так было.

Сорокина: Я, кстати говоря, знаете что вспомнила: что вот именно в 1990-е годы было очень много писем, которые касались проблем вот именно малоимущих. Тех, у кого не было средств для жизни, для того, чтобы ребенка в школу собрать и так далее. Не было холодильника, не было чего-то вот еще – это машинки для переплетов, какие-то средства производства. Тогда еще даже не все было посвящено больным детям или кому-то, а было очень много от малоимущих.

Л. Амбиндер: Вещных таких писем, о вещах. Пришло письмо (до сих пор помню) – Марийская Республика, а это мои почти земляки, я казанский, Марий Эл там рядом – письмо от председателя женсовета какого-то бывшего колхоза. Она пишет: «Мы сыты, но мы раздеты, у нас нет денег. Мы видим, что вы там каким-то семьям помогаете. Шлите нам все!» И откликались ребята – владельцы ларьков. Допустим, поехала машина французских сапог. Женские сапоги французские. Или детская обувь. Понимаете, это были остатки. Нужно новую партию закупать, а эти надо как-то распродать. Вот владелице магазина проще оказалось отправить бедствующим: «Дайте нам контакт, и мы отправим».

Сорокина: Еще и хорошо себя чувствовать при этом.

Л. Амбиндер: Ну да, конечно. Причем всем я говорил: «Ребята, можно мы напишем, какие вы молодцы?» – «Нет». Категорически.

Сорокина: И тогда еще я поняла по областям. Я поняла, что самые бедные – это вот наше Нечерноземье. Та же Ярославская, Тульская, вот оттуда были какие-то самые такие…

Л. Амбиндер: Челябинская.

Сорокина: Да, Челябинская, вот эти вот все. Я помню, что посылала посылки в эти области в основном. Это был тяжелый случай, да.

Л. Амбиндер: Да и сейчас там не сильно весело.

Сорокина: Это правда. Давайте все-таки мы уже Сергея подключим.

Воробьева: Да. Я как раз подозревала, что в первой части нашей программы Сергей не скажет ни слова, но нет, все-таки, все-таки… Ну, во-первых, объясните, почему у вас одинаковые фамилии. Слушатели спрашивают.

С. Амбиндер: Так получилось, что это – мой отец.

Сорокина: Потому что он Сергей Львович.

Воробьева: Хорошо. Давайте тогда так: понятно, что когда это начиналось с «Домового» и «Коммерсанта», это были письма и так далее. Потом стало понятно, что нужно делать фонд, а фонду нужен сайт.

Сорокина: Примерно в такой последовательности. Или не так?

Л. Амбиндер: Нам предложили сделать сайт. А для того, чтобы получить грант на этот самый сайт, надо регистрироваться было. А мы же были незарегистрированные. И в 2000 году мы начали регистрацию. Сережа работал дизайнером рекламы в «Коммерсанте». Я к нему пришел плакаться, что вот не могу найти автора, который мне сделает этот самый сайт. Вот он и сделал.

Сорокина: Вот он и сделал. В результате стал работать. Вот уже 15 лет работает с сайтом.

Воробьева: А когда вы делали сайт, тогда же не было сайтов благотворительных фондов, ну таких вот, на которые можно было бы посмотреть, как это должно быть (сейчас же можно везде посмотреть и как-то сориентироваться).

Сорокина: А вы – первопроходцы.

Воробьева: Что самое важное тогда было на сайте Русфонда, что нужно было, чтобы прямо вот точно люди увидели?

Сорокина: Он, наверно, проще был устроен, чем сейчас?

С. Амбиндер: Конечно, да. Сейчас у нас пятая версия макета. Первую версию мы копировали с тогдашнего сайта немецкого производителя автомобилей «Порше».

Сорокина: О как! Шикарно!

С. Амбиндер: Он был самый веселый, компактный, по квадратикам. Потом он уже стал модифицироваться, и мы делали все сами. Смотреть было не на кого, и главным образом все развитие началось к 2004–5-му году. А сначала это было отражение полос в «Коммерсанте».

Сорокина: Просто текстовые обращения, да?

С. Амбиндер: Калька – и того, что было в журнале «Домовой».

Сорокина: Да, и, перепрыгнув уже в наше тысячелетие, сразу скажем, что где-то примерно в 2001 году Русфонд стал ориентироваться на тяжелобольных детей. Качественный скачок. Но здесь я хотела обратить внимание на то, что уже к этому времени появились очень крупные проекты, связанные с крупными специализированными медицинскими центрами. И я, например, помню, что это было то, что мы называли «Горб России». Помню, меня шокировало это название. Но связано это было с такой огромной проблемой, как сколиоз и дорогостоящие операции по его исправлению. Новосибирск, если я правильно помню?

Л. Амбиндер: Да, да, да. Новосибирский НИИТО. Понимаете, эта проблема чем прекрасна для меня была? Появился энтузиаст, уже доктор наук, еще не старый, глаза горят, и он говорил: надо внедрять металлические конструкции для лечения сколиоза. Но они стоили денег, а тогда с бюджетом было плохо. Сейчас, при всех кризисах, значительно лучше все. И нужно было финансирование. Первый герой у нас был в начале 1999 года. Мы все его хорошо помним, его звали Александр Васильевич Суворов. Ему было 15 лет, мальчику из Новокузнецка, требовалось 150 тыс. на эту конструкцию.

Сорокина: Успешно прошло там все?

Л. Амбиндер: Да, успешно. Теперь мы «делаем» порядка ста детей в год. Но вот здесь сейчас самое интересное начинается. Вы правильно заметили: мы тогда поняли, что нужны какие-то большие проекты, в рамках которых мы по-прежнему занимаемся адресной помощью. То есть внешне для читателя ничего не меняется. Однако появляется клиника, которая отвечает перед нами за деньги, которые пришли, и тратит их, абсолютно за каждую копейку отчитываясь перед нами. Это было очень важно. Чтобы не возникало тех историй, о которых я уже говорил. И в этих условиях появился Новосибирский НИИТО. Тогда с бюджетом там было все плохо, и мы легко помогали. А потом появились бюджеты, возникло понятие высокотехнологичной медицинской помощи.

Сорокина: Минздрав?

Л. Амбиндер: Да, Минздрав. И Минздрав категорически отказывался работать с нами. Хотя моя идея была такая: мы не подменяем государство, а дополняем государственный бюджет, потому что мощность клиники всегда больше государственного бюджета.

Сорокина: И желающих срочно прооперироваться…

Л. Амбиндер: Еще больше, чем мощность клиники. Тогда только один Новосибирск «делал» сколиозы. И мы не распылялись, работали с одним центром. А потом появились «сердца» с Томским НИИ кардиологии. Когда мы туда пришли, это взрослый был институт…

Сорокина: Мы с вами виделись в Томске, помните? На благотворительном марафоне.

Л. Амбиндер: Конечно. Я приходил с томичами-кардиологами, с хирургом Михайловским из Новосибирска. Понимаете, и тогда появлялся мощный, масштабный проект. Скажем, в Томске не было детской реанимации, не было детской операционной. Мы вместе с губернатором на деньги наших читателей построили лучшую по тем временам в России детскую операционную.

Сорокина: Это с Крессом еще?

Л. Амбиндер: Да, Кресс еще. Виктор Мельхиорович. Мы вместе с ним это делали. Это был первый губернатор, который пошел с нами на сотрудничество. Мы привезли американских хирургов, лучших детских кардиохирургов мира. Привезли туда за американские деньги. Мы договорились с русскими американцами, которые стали этот проект финансировать, и семь лет американцы приезжали раз в год на десять дней в свои отпуска.

Сорокина: Волонтерить практически.

Л. Амбиндер: Волонтерить, да. Но полной бригадой. С сестрами операционными. Показывали нашим хирургам сложные операции, а наши стали ездить к ним. И тоже за американские деньги.

Сорокина: Вовремя успели! Сейчас бы вам уже тут припаяли врага народа. Иностранного агента.

Л. Амбиндер: Ну, мы и сейчас под этим ходим. Дело в том, что мы же отправляем наших детей в зарубежные клиники.

Воробьева: К вам, кстати, иностранный агент пока не подбегал?

Л. Амбиндер: Пока нет. Мы числимся в этих… СО НКО – социально ориентированная некоммерческая организация.

Сорокина: А, понятно. Тем более вы детьми занимаетесь. И вроде как вывели…

Л. Амбиндер: Проблема-то в чем? Не то, что мы отправляем туда деньги. Мы оттуда получаем деньги.

Сорокина: Потому что помогают из-за границы всегда, конечно.

Л. Амбиндер: Соотечественники. Это наши люди, которые живут там.

Сорокина: Как это вот отсечь?

Л. Амбиндер: Никак. Они же смотрят телевизор, смотрят «Первый канал», видят те же сюжеты. Они присылают деньги.

Сорокина: Я обратила внимание на сайте, Сергей, что у вас есть совместные акции с ВГТРК и с «Первым каналом». Это такой новый был качественный скачок, потому что, конечно же, когда от газетной или журнальной полосы переходишь к такому массовому СМИ, как «Первый канал» и Второй канал, то это совершенно другие сборы, совершенно другие возможности и другая реклама. Имеется в виду реклама добрых дел. У вас теперь с ними постоянные контакты? Или это разовые акции, как это бывает на больших каналах?

С. Амбиндер: Постоянные, да. Это с 2011 года «Первый канал» и ВГТРК…

Л. Амбиндер: Ну, имеется в виду ГТРК… Мы с «Первым каналом» работаем эксклюзивно, мы ни на какие другие федеральные каналы не претендуем. Но есть с Антоном Златопольским (первый заместитель генерального директора ВГТРК - Эхо) договоренность о том, что мы выходимсо своими сюжетами на местные студии: ГТРК «Татарстан», «Уфа» и так далее.

Воробьева: Вы им истории предлагаете? Сюжеты?

Л. Амбиндер: Все абсолютно то же самое. Только мы не снимаем. Это делают телевизионщики… Когда в программе «Время» вышел сюжет «Добрый свет», «Первый канал» за три дня собрал 90 млн руб., мы написали туда: ребята, вы нас без работы оставите, хлеб у нас отбираете. А если всерьез, мы готовы вам всячески помогать. Подбирать кандидатов для эфиров, проверять истории, находить комментарии врачей. То есть все, что наша экспертиза обычно делает перед публикацией. А канал снимает сюжет. Причем мы предлагаем сразу четыре-пять кандидатур, а канал сам определяется с героем. Но всем кандидатам мы гарантируем исчерпывающую помощь. Вот на этих условиях мы и работаем.

Воробьева: Я опять к сайту хотела бы вернуться. Вначале не на кого было смотреть, а сейчас-то все фонды через сайты собирают деньги. Это обычно. Тогда, наверно, еще не было этого. Как вы начали собирать деньги через сайт?

С. Амбиндер: Серьезные деньги начали поступать через банки с 2005 года. А эквайринг мы тоже ввели одними из первых в стране для сбора пожертвований через сайт, через карточки. Было это в 2008 году. И сейчас это, видимо, наравне с эсэмэсками один из лучших способов сбора.

Сорокина: Да, эсэмэски и вот такой сбор.

Воробьева: И там, кстати, можно. Там есть отдельная такая кнопочка, называется «Как помочь из-за рубежа».

Л. Амбиндер: Причем каждый раз, когда выходит эфир… У нас есть договоренности с 40 государствами, их мобильными операторами, которые собирают эти деньги у желающих помочь. Существуют специальные пароли. У нас на «Первом» короткий номер 5541 и слово «Добро» (кстати, можно прямо сейчас эсэмэску отправить), и 75 руб. уходит на очередников, которые выставлены на сайте.

Воробьева: Можете посмотреть на сайте и узнать, кому вы помогаете в первую очередь.

Л. Амбиндер: Да. Так вот, а за границей свои короткие номера. Все это можно на сайте посмотреть. Но не со всеми странами получается.

Сорокина: А я вот о чем хотела спросить. Важный вопрос, и всегда с этим сталкиваемся, когда говорим о работе более-менее крупного фонда. Это, конечно, взаимоотношения с государством. В первую очередь, взаимоотношения с Министерством здравоохранения. Вот как у вас складываются или не складываются эти отношения?

Л. Амбиндер: Прогресс налицо. То есть с нами стали разговаривать. Нас не принимают всерьез, но с нами начали разговаривать.

Воробьева: А почему не принимают всерьез?

Л. Амбиндер: Все очень просто. Вот смотрите, какая подробность: когда мы начали с 2010 года пробиваться в регионы, с нами никто не захотел работать, кроме одного региона. Ну, может, потому что это моя родина, я Шаймиева очень хорошо знаю.

Сорокина: Казань, конечно.

Л. Амбиндер: Шаймиев сказал: ты долго объясняешь, скажи проще: деньги сюда? Я говорю: да, деньги в Татарстан. Все, давай, работай, сказал он. И теперь вот какая тенденция – регионы-доноры говорят: конечно, давай работай. Регионы-реципиенты категорически отказываются от сотрудничества.

Воробьева: Почему?

Л. Амбиндер: Очень интересная штука. Популизм, конечно. Мы на телевидение выходим на местное, там идет сюжет о том, что такому-то ребенку не хватает денег на лечение. Ну, как так не хватает? Я же начальник, и вдруг не хватает. В Петербурге говорят: мало собираете, ребята, больше собирайте денег! В Казани говорят: вперед, ребята. В Уфе говорят: давайте, делайте. Это регионы серьезные, а у них есть деньги. Регионы другие, скажем, Кузбасс мой любимый (я там 17 лет отработал) не согласен принять нас.

Воробьева: Секундочку! А почему доноры не боятся такой рекламы, а реципиенты боятся?

Л. Амбиндер: Ну как? Значит, я начальник региона – и плохо работаю?! Чистый популизм. Ребята, вы можете у нас рассказывать про детей из других регионов, а про наших – не надо. При этом из большинства этих регионов мы получаем десятки миллионов рублей по акциям «Первого канала». То есть люди-то реагируют!

Сорокина: И имеют даже возможность какую-то.

Л. Амбиндер: И мы говорим: у вас в области есть прекрасная клиника, хорошие врачи. Но им не хватает бюджета. Ничего не помогает. Теперь поговорим про отношения с Минздравом. Понимаете, это прописная истина: бюджета ни в одной стране не хватает. И не важно, речь идет об образовании, культуре или здравоохранении. Кругом начинают работать благотворительные организации. Они по-разному работают. Так адресно, как мы, никто в мире не работает. Единственная газета «Нью-Йорк Таймс», которую мы уже давно обогнали всячески. Ей, правда, наплевать на это, но для меня это было важно, что мы их обогнали. Они сто лет уже это делают... А здесь у нас противостояние. Еще при Шевченко, Затем при Зурабове, затем при Голиковой… Понимаете, когда 20 лет занимаешься одним делом, ты всех прошел уже.

Сорокина: Все промелькнули перед нами.

Л. Амбиндер: Да. Мне всегда говорили, что госбюджет полностью финансирует детское здравоохранение. Это, знаете ли, правда. Понимаете, у чиновников есть своя логика: то, что дал госбюджет, – вот на это и строится бюджетная политика. Я говорю: ребята, ведь клиника может делать больше. Почему же мы не даем врачам заработать? Нет, не положено. Популизм.

Воробьева: Подождите, на протяжении 20 лет как это все менялось? Когда сначала появляется благотворительный фонд, как-то не очень понятно, как вообще с ним взаимодействовать. Но в какой-то момент власть сказала наверняка: ладно, мы будем с ним работать.

Сорокина: Тем более когда речь идет об известном фонде.

Л. Амбиндер: Власть сказала: ладно, существуйте. Больше ничего. Палки в колеса – это да. Например, Новосибирский НИИТО, наполучав в конце 1990-х – начале 2000-х этих самых палок в колеса, создал рядом автономную некоммерческую организацию. И деньги шли, не пересекаясь с государственными деньгами. В Томском НИИ кардиологии академик Карпов сказал: нет, у нас одна бухгалтерия, никакой другой делать не будем, это честные, нормальные деньги, с губернатором договорились, – и все идет уже 12 лет! Но раза три-четыре в год Росздравнадзор приходит и трясет это НИИ: почему берете благотворительные деньги, когда есть бюджет…

Сорокина: Который все должен покрывать?

Л. Амбиндер: Да, но не покрывает. И там дальше начинаются истории. Семье говорят: сейчас бюджетных денег нет, операция через полгода. А врач говорит: надо сейчас. Мама обращается к нам. Мы, естественно, начинаем сбор. Когда мы опубликуем письмо, Росздравнадзор приходит к академику: с какой стати, ребята? Академик в ответ: есть закон, в соответствии с которым родитель решает сам, где и на какие деньги его ребенку лечиться. Тем не менее надо, чтобы мама официально отказалась от квоты государственной … Сейчас в стране появилась система государственно-частного партнерства. Когда «государственное» – понятно. Это регион либо какое-то федеральное ведомство. Когда «частное», то имеется в виду коммерческая структура. Некоммерческие структуры не рассматриваются. Я 15 лет говорю, что сотни миллионов рублей мы ежегодно вкладываем в лечение детей. В последние года – миллиард в отечественные клиники и еще 500 млн за границу на лечение наших детей, которых в стране не вылечить. Это несмотря на выступления вождей здравоохранения: «сегодня все можно лечить здесь и бесплатно».. Каждый раз, когда на нас наезжают с этими упреками, мы отвечаем: ребята, вы правы. А вдруг действительно это можно сделать здесь? Так давайте вы, Минздрав, делегируй те нам консультантов, которые и решат, где лечить взамен заграницы. Мы предлагаем это команде последней версии Минздрава в том числе. Эта команда хотя бы разговаривает с нами, но помощи никакой. Мы: пожалуйста, ребята, давайте экспертов. Нам в ответ улыбаются и ничего не говорят.

Воробьева: Я еще про технологии, про сайт хотела спросить у Сергея. У вас есть мобильное приложение или нет? Есть. Скажите мне, а зачем? Мне всегда было интересно, зачем благотворительному фонду мобильное приложение?

С. Амбиндер: Это на самом деле общее движение технологии. Все переходят с ноутбуков на планшеты и телефоны. В январе мы запустили приложение для айфона, в июне запустили для андроида. И последний замечательный результат – по октябрю мы собрали два миллиона рублей только на мобильных устройствах.

Воробьева: То есть там есть функция, я могу привязать телефон?

С. Амбиндер: Да, мы транслируем с сервера письма на айфоны и телефоны на Android. И там можно с карты или эсэмэской пожертвовать некоторую сумму.

Воробьева: То есть за 20 лет все пришли к тому, что надо делать все как можно проще и прямо вот тут?

Сорокина: Конечно. Чтобы в один клик можно было помощь получить.

Воробьева: В общем, скачивайте приложение Русфонда, там все просто.

Л. Амбиндер: Фантастика в чем состоит? Из ничего, ребята, из ничего! У нас же не убавилось денег, которые приходят по сайту! А это просто так вот два миллиона, раз – и есть.

Сорокина: Ой, миллионеры рядом с нами сидят. Я бы хотела успеть еще вот о чем спросить: скажите, пожалуйста, как-то меняется отношение, качество доверия к благотворительным фондам? Мы же прошли разные этапы вот этого вот отношения. Что сейчас с этим вопросом?

Л. Амбиндер: Понимаете, когда мы строили эту систему, мы исходили из одного: наше оружие – это доверие. Нам доверяют – все в порядке. Для того чтобы нам доверяли, мы подробнейшим образом проверяем каждого кандидата на публикацию. Справки, документы. Еще не было закона о персональных данных, а мы уже работали по этому закону. У нас куча разрешений родителей по каждой публикации. В месяц 200 писем – 200 историй. На самом деле их больше, но мы считаем, что 200. По итогам года получается три с половиной тысячи. Вот телевидение, «Первый канал». Кирилл Клейменов, на мой взгляд, совершенно блестящий человек. Он делает такие вещи… Во всем, что касается темы доверия, он делает все абсолютно то же самое, что мы в интернете и газете. Только он телевизионным языком это делает. Каждый раз, показывая нового героя, он показывает, как помогли предыдущему. Комментарии врачей, комментарии мамы…

Сорокина: Абсолютно ваш ход, ваша идея.

Л. Амбиндер: И сделано чудесно. Но вот появляется «Пятый канал», который конкурирует со страшной силой с нами.

Сорокина: Кстати, очень хорошо делают.

Л. Амбиндер: Прекрасно все делают. Но там нет последушек.

Сорокина: Последушек нет. Но все остальное хорошо.

Л. Амбиндер: Это к вопросу о доверии. Уже не надо последушек, оказывается.

Сорокина: Да, оказывается, уже можно так.

Л. Амбиндер: Потому что каждую неделю «Пятый» делает серьезные деньги. Я начинаю думать: может быть, мы зря так дотошно все письма проверяем, а потом также подробно публикуем отчеты?

Сорокина: Не знаю. Все равно это интересно узнавать, как получилось.

Л. Амбиндер: Мы будем это делать. Более того, у нас есть специалисты, которые каждому донору, кто дал электронный адрес, сообщают, как потрачены его деньги. И не так важно, три миллиона или три рубля.

Сорокина: Это же реализованное чудо. Люди любят чудо. И они видят, что сработало, что помогли, что выздоровел ребенок, что что-то произошло, это же важно.

Л. Амбиндер: Маленькая деталь – в 2005 году один хороший человек, большой американский фандрайзер, мне сказал: вы все неправильно делаете. Вы «спасибо» говорите людям? Я говорю: да, в газете пишем «всем спасибо». Он говорит: каждому надо писать. Найди деньги! Я шляпу съем, если через год ты не удвоишь сборы. Через год мы удвоили сборы. Появился специалист, который стал писать людям, благодарить их и рассказывать им… Мы завели у себя на сайте бюллетень, где мы отчитываемся о тратах. Но еще и каждому донору персонально эту информацию сообщаем. Представляете, взрыв откликов!

Сорокина: А вы о чем-нибудь еще мечтаете? Или у вас все хорошо и нет творческих планов?

Л. Амбиндер: вот создаем Национальный регистр доноров костного мозга….

Сорокина: Это я вот тоже прочитала у вас, да.

Л. Амбиндер: Мы работаем над этим, но мы только в самом начале пути. Если бы нам здесь больше помогало государство! Мы каждый год вкладываемся. В прошлом году вложили 140 млн, в этом году рассчитываем на 160. Это покупка реагентов для типирования потенциальных доноров костного мозга. Когда «Первый канал» объявил эту акцию, десятки тысяч людей ринулись сдавать костный мозг. А это ж деньги! Каждый донор – 14 тыс. руб. – реагенты столько стоят. Плюс надо заключать договоры с государственными клиниками. Это же лаборанты, которые должны все делать.

Воробьева: Я думаю, что это тема для отдельного разговора. Спасибо большое. Мы вас поздравляем. 20 лет – это прекрасно. Руководитель Русфонда Лев Амбиндер и арт-директор, автор сайта этого фонда Сергей Амбиндер были в программе «Чувствительно».

Оригинал