На открытом сердце
Сергей Шорохов, детский кардиохирург из Самары, считает, что без любви никуда
Поменять всё
Вера Андриянова: В этом году Самарскому кардиодиспансеру 45 лет. Отделение детской кардиохирургии здесь было открыто только в 2005 году. С чего все началось? Как возникла сама идея начать оперировать детей?Сергей Шорохов: История довольно интересная. Кардиодиспансер долгое время оперировал только взрослых пациентов. Да, было отделение детской кардиоревматологии, но детских операций у нас почти не делалось, они все были по редким квотам в Москве, была высокая детская смертность. И вот Виктор Петрович Поляков (академик, его именем назван СОККД. – Русфонд) на заре 2000-х задумался о том, что нужно поменять.
Толчком послужило еще и то, что они вместе с Владимиром Владимировичем Горячевым (кардиохирург, ныне возглавляет диспансер. – Русфонд) съездили на конференцию кардиохирургов в Остин в США. Вернулись, с одной стороны, воодушевленные, с другой – с желанием все в Самаре переделать. Поляков добился личной встречи с Титовым (Константин Титов, первый губернатор Самарской области. – Русфонд), Титов – человек новаторского, азартного склада, все новое ему было интересно. И Титов лично пообещал, что сделает все возможное для развития детской кардиохирургии в области.
Слово свое он сдержал, вскоре был издан губернаторский указ о создании программы высокотехнологичной помощи детям раннего возраста на базе Самарского кардиодиспансера. Любая программа – это всегда деньги, оснащение, новые методики. Стало понятно, что надо учиться. Вся наша команда – десять человек хирургов, кардиологов, реаниматологов – поехали на обучение в Институт имени Бакулева в отделение Владимира Николаевича Ильина. Две недели мы там жили, учились, пришли в ужас от того, каких масштабов развития достигла российская кардиохирургия и на каком месте находимся мы.
Бакулева – это, конечно, всероссийский масштаб. Там хорошо учиться, а нам нужно было в том числе и понимать, как именно оснастить детскую хирургию, посмотреть наглядный пример, но своего масштаба. И вот наш Владимир Горячев на одном из профессиональных слетов знакомится с Владимиром Любомудровым, который руководил кардиохирургическим отделением Детской городской больницы №1 в Питере. Мы поняли, что можем у них поучиться. Наша команда снова выдвинулась в командировку – в Питере мы тщательно все изучили, многое у них позаимствовали и по их образу и подобию основали наше детское кардиохирургическое отделение. Кстати, с питерскими мы тогда очень подружились. И потом Любомудров сам ездил к нам, оперировал тяжелых пациентов, или мы вместе устраивали обучающие курсы.
Американский врач
В. А.: Вы не раз говорили о том, что на уровень подготовки ваших специалистов повлияли американские коллеги. Как вообще американцы оказались в Самаре?С. Ш.: Все дело в том, что отделение Любомудрова – это было первое отделение в России, полностью оснащенное под кураторством американских хирургов из мирового альянса Heart to Heart (HTH). Сначала питерские ездили в Сан-Франциско, где подолгу учились, затем американцы полностью оснастили им отделение детской кардиохирургии. Привозили все, вплоть до швабр и ведер! Поскольку у нас завязалась дружба, мы были постоянно на связи.
И вот в один из дней Любомудров позвонил Горячеву и сказал: «Тут американцы выбирают российскую клинику для продолжения программы. Я вас предложил, вы как?» Американцы прилетели к нам из штаб‑квартиры HTH в Сан-Франциско в 2003 году для того, чтобы просто познакомиться. Для начала сотрудничества у них был ряд условий, которым мы должны были соответствовать.
В. А.: Почему американцы остановили свой выбор именно на вас?
С. Ш.: Они были очень удивлены, когда им не понадобился переводчик. Наша команда прекрасно владеет английским, и это в том числе могло повлиять на их выбор. Однако главным критерием для них было понимание того, что перед ними энтузиасты детской кардиохирургии. Так вот этот самый энтузиазм они в нас и увидели. Они объездили пол-России, понравился им, помимо нас, только Томск (Томский НИИ кардиологии. – Русфонд).
В. А.: Как началось практическое сотрудничество?
С. Ш.: Изначально они приезжали и оперировали простых пациентов. Через какое-то время они приезжали уже на детские операции, и так было до 2009 года. Аппаратурой и оборудованием HTH нас не оснастили, как это было в Питере. Но они комплексно вложили в нас технологии, знания, опыт. Американцы ведь на 70 лет раньше нас начали оперировать детей, и то, что на повестке дня было у нас тут, в Самаре, у них был уже прошлый век.
В. А.: Что поразило вас в их понимании профессии?
С. Ш.: Поразило то, что работают они как рабы на галерах. И при этом они вкладывают в свое дело душу. У них команда, у них товарищеские отношения с медсестрами, очень почтительное отношение к пациентам. Это высокий уровень современной медицинской культуры. Американский врач на консультации рисует родителям на листе бумаге сердце, показывает, где, что и как будет сделано.
С. Ш.: Конечно. Из меня художник тот еще, но я стараюсь все тщательным образом разъяснять и показывать людям. Чтобы они точно знали, что будет происходить с их ребенком.
В. А.: Именно американские коллеги посвятили российских кардиохирургов в суть оперативной коррекции при аномалии Эбштейна...
С. Ш.: Да. То есть мы узнали о втором этапе при коррекции аномалии – конусной реконструкции трикуспидального клапана. Так мало кто оперирует – мы, Томск и Питер. Заниматься этим я начал благодаря Болсуновскому (Владимир Болсуновский – известный кардиохирург, работает в ДГБ №1 в Санкт-Петербурге. – Русфонд), он очень открыт к обучению и поэтому продвинутый, знающий доктор.
Он познакомился с профессором Педро дель Нидо из Бостонской детской больницы. Это очень классный детский кардиохирург, и на одном из симпозиумов он докладывал о методе конусной реконструкции. Болсуновский заинтересовался и договорился с ним, что приедет в Бостон, – он человек в этом плане без комплексов. В Бостоне он все посмотрел, усвоил и, вернувшись в Россию, сказал мне: «Я расскажу тебе об этой операции, ты обалдеешь».
Вскоре он привез к нам в кардиодиспансер двоих детей-пациентов и у нас же их прооперировал. После этого мы загорелись этой идеей. До этого в аномалии Эбштейна царила безнадега: ставили самый простой клапан, который служил до трех лет, а потом опять операция по замене, и так до бесконечности. Куда столько операций ребенку? А теперь это радикальная коррекция, на всю жизнь.
Это все про любовь
С. Ш.: Нас, детских кардиохирургов, в России немного, и мы все знаем друг друга. Лет десять как мы организуем свой съезд, работы нам хватает на всех, делить нам нечего. Но зато ты, сталкиваясь с новой задачей и не зная, как лучше ее решить, всегда можешь позвонить коллеге в Питер или в Томск. Ведь пороков сердца существует более 4 тыс. видов, и какие-то ты лишь раз встречаешь в своей практике. А коллега-друг всегда тебе посоветует что-то дельное, а потом еще и скажет: «Ну ты крут».
В. А.: Сколько детей в год оперируются в детском кардиохирургическом отделении? Много детей из других регионов?
С. Ш.: Порядка 250 операций в год. Но к нам много едут из соседних областей. Предположим, Оренбург относится к федеральному центру в Челябинске, а Саратов – к Пензе. При этом все равно дети приезжают к нам. Почему? Федералы либо отказывают, потому что у них закончились квоты, либо они, к примеру, 25 декабря уходят в отпуск и до 10 января работать не будут. А куда детей? И у нас в конце года всегда вал. Или от Оренбурга до Челябинска слишком большое расстояние – дети не переживут транспортировку. Снова мы принимаем. Обращаемся в благотворительные фонды за помощью этим детям: у нас по областной квоте их лечить невозможно. Отказываем мы крайне редко, только когда наша реанимация полностью загружена.
В. А.: Сердце новорожденного ребенка весит не более 30 граммов. Как вам удается проводить всю эту ювелирную работу?
С. Ш.: А нам помогают очки с бинокулярными лупами, их делают для каждого доктора эксклюзивно. Они с четырехкратным увеличением, поэтому сердце ребенка вполне хорошо можно увидеть. Плюс на голове у меня во время операции закреплена лампа, которая бьет ярким светом туда, куда я смотрю. Так что все для работы у нас есть. А вот кем я действительно восхищаюсь, так это нашими анестезиологами. Вставить катетер в вену малышу весом меньше двух кило – вот где ювелирный труд!
В. А.: Как вы считаете, врач должен быть жизнелюбивым? В смысле любить свою жизнь и, как следствие, любить то, что его окружает.
С. Ш.: Да. Потому что он будет тогда влюблен и в свою работу, а значит, будет ее хорошо делать. Здесь ведь надо быть оптимистом, потому что сегодня хорошо, а завтра ребенок умирает во время или после операции. Я бы назвал это принятием самой жизни. Причем этот свой оптимизм ты должен умудриться спроецировать и на родителей.
В. А.: Вы в профессии 37 лет. Как не выгорели? Я всегда удивляюсь, откуда вы берете весь этот джаз?
С. Ш.: А любить детей надо. У меня своих трое, поэтому я это умею. Я 20 лет работал взрослым кардиохирургом, так что последние 17 лет в детской кардиохирургии я просто отдыхаю. И часто говорю себе: ну почему ты не стал оперировать детей раньше? Дети не несут усталости, выгорания. Взрослые – да. Но я отодвигаю личность родителей с их особенностями, характерами, настроениями. Дайте мне ребенка, все. Они же классные, позитивные, солнечные.
В. А.: В прошлом году вы стали профессором. Можно смело сказать, что в СОККД у вас уже есть своя школа молодых кардиохирургов. Какую идею вы стремитесь вложить им в головы?
С. Ш.: Я ничего не вкладываю. Принцип «делай как я». Разговаривайте с родственниками пациентов, дотошно все объясняйте, отвечайте на все вопросы, развеивайте сомнения. Нельзя работать так, как у нас почему-то принято, когда «врачи ничего не говорят». Даже если ты потерял пациента, люди должны понимать, что ты все, что мог, сделал и делал ты это правильно. Да, ты не Господь Бог и не можешь вылечить всех. Но люди должны точно знать, что ты пахал до последнего и вложил все свои знания и ресурсы. Я уверен в том, что если мы упорно будем придерживаться такой стратегии, то и к российской медицине в целом отношение поменяется.
Фото: Алексей Ногинский/63.ru
