Портрет врача

Близко к сердцу

Деньги, роботы, пороки, сила, знания и ответственность

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



Бывает на сердце неспокойно. И вот оно ноет, страдает, сжимается, пока не изведется. А иногда ему радостно. Колотится, как бабочка о банку, хочет наружу. Сердце поет, чует, обрывается, обливается кровью, оно же не камень, ему не прикажешь. Почему? Надо пройти тщательное обследование. Так считает профессор, доктор медицинских наук Владимир Ильин, заведующий единственным в Москве отделением детской кардиохирургии при городской клинике – Детской городской клинической больнице №13 имени Н.Ф. Филатова. Вот некоторые мысли доктора о прежних и новых ценностях жизни, деньгах, бездушности, сердечности и роботах.

О прежних ценностях

Я стал врачом почти случайно. Планировал себя в радиоинженеры. У меня был замечательный двоюродный брат – очень образованный, креативный, рукастый человек. Я был мальчиком и смотрел на него с восторгом – он учился в авиационном институте, все время что-то создавал. Я решил, что буду таким же. Но сам не знаю, как мне в руки попала книжка хирурга Николая Амосова. И то, как он описывал свою работу, жизнь, мысли его, посеяло в моей голове сомнения. Я узнал, что у врача есть персональная ответственность за то, что он делает. Что хирургия в какой-то степени – азартное дело. Что она открывает много нового. Надо было попробовать. Я сразу решил, что пойду именно во второй медицинский имени Пирогова.

Окунулся там в атмосферу, которая мотивировала получать как можно больше знаний и навыков. Мне так хотелось поскорее заняться делом, что я сначала устроился санитаром в оперблок института Склифосовского. Возил по двору тачки с прооперированными пациентами, но много чего увидел и узнал. После третьего курса пошел работать медсестрой в институт сердечно-сосудистой хирургии при Первой градской. Ходил туда год по ночам или вечером после учебы. Пациентам нравилось, что я делал им уколы самой тонкой иголкой. А мне нравилось, что в институте творилось что-то неведомое – там оперировали сердце, люди лежали на столе с разрезанной грудью, а потом поправлялись.

С несколькими однокурсниками мы устроились потом в Научный центр сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева, вели там исследования, ставили эксперименты на собаках, царствие им небесное, делали доклады. К концу пятого курса я окончательно понял, что сердце мое принадлежит делу сердечно-сосудистой хирургии. В итоге в центре Бакулева я проработал 40 лет, первым сделал многие операции, например по коррекции транспозиции магистральных артерий. Сейчас это распространенная методика, а когда-то – в 1992 году – именно мы с коллегами сделали такую операцию впервые в стране.

Мне и сегодня кажется, что я занят интересным делом. Оно, конечно, приносит и огорчения время от времени, но главное – до сих пор дает уверенность в своих силах.

О новых пороках

Пока никто не может точно сказать, почему у современного человечества растет количество проблем с сердцем. Но есть серьезные основания думать, что это происходит потому, что появилась качественная диагностика. Она позволяет гораздо больше знать о здоровье, об особенностях строения организма. Например, десять лет назад в армии США было зафиксировано, по-моему, около ста внезапных смертей солдат и офицеров. Исследование причин выявило, что примерно у половины из этих молодых и здоровых людей были врожденные особенности строения коронарных артерий. Они совершенно не беспокоили их, но при определенных нагрузках привели к фатальным последствиям.

Или другой пример. У нас в России до недавнего времени в деревнях или провинциальных городах можно было наблюдать людей, у которых сердце расположено в правой половине грудной клетки. Они не были синими от удушья, были активными, хорошо росли, развивались – и только во время осмотра перед призывом в армию выяснялось, что у них сердце не слева, а справа.

Так что пока нет оснований и нет данных, чтобы утверждать: человечество приобретает новые проблемы, новые пороки. Скорее всего, дело в качестве сервиса, в выявляемости того, что раньше не было видно и не было понятно.

О коммерции

Коммерциализация медицины идет во всем мире. В какой-то момент везде начали появляться частные клиники. Но. Очень быстро это дело затормозилось. Очень быстро выяснилось, что по-настоящему высококачественные платные услуги могут оказывать только те люди, которые каждый день вкалывают, которые имеют соответствующий опыт. И этот опыт состоит не в том, чтобы собрать побольше пациентов и вынудить их как следует заплатить за анализы. Да, я знаю многие приватные клиники, например в Германии. Но они сегодня работают на деньги страховых компаний и только по расценкам, которые установлены этими страховыми компаниями.

О бездушности

Если рассуждать о бездушности денег в медицине, то я бы лучше сказал о попытках создать робота-хирурга, например. На это сейчас тратятся безумные деньги. Идея такая, что сидит хирург где-то в углу комнаты и двигает какие-то манипуляторы, которые что-то там выделывают в теле страдающего. Вот это кошмар. Якобы попытки создать такого робота начались после того, как в Америке закрылась лунная программа и огромный исследовательский штат остался без работы. И вот они осваивают колоссальные средства как бы ради покорения космоса – на Марсе у вас аппендицит, а я тут в Москве двигаю ручки и вырезаю его.

Наверное, для Марса это важно, но я в земной жизни, честно говоря, возмущен развешиванием на уши этой лапши. При том, сколько всего в мире не хватает, тратить деньги на робота-хирурга... Скажем так – в целом я отношусь к этому отрицательно.

О сердце

Мне сложно отвлеченно рассуждать о человеческом сердце. Я не готов, знаете, к лирически-философским обобщениям на эту тему. Думаю, так: хорошо было бы каждому растущему организму пройти качественное обследование. Чтобы знать: у меня аномальные коронарные артерии. Или, например, у меня двустворчатый аортальный клапан. Выясняется, что с 16–18 лет примерно у половины пациентов с таким пороком начинают подспудно развиваться процессы, из-за которых когда-то сердечный клапан неправильно и сформировался. Они могут быть совершенно здоровыми, даже спортивными людьми, но оказывается, что у них, например, неправильно функционирует эластическая ткань – сосудов, в частности. Начинает развиваться аневризма восходящей аорты, а это уже серьезная проблема. Поэтому человеку надо знать, в каком состоянии его сердце.

О сердечности

Русфонд очень выручает нас и родителей. Есть специфика. Мы московская больница. По правилам Департамента здравоохранения бесплатно у нас лечатся только москвичи. Если кто-то проявляет инициативу из Подмосковья или из другого города, из-за границы – он должен заплатить. Русфонд помогает решить эту проблему. Несмотря на то, что цены на лечение у нас на порядки меньше, чем в Европе и Америке, все же это часто оказывается недешево. Весьма существенно участие Русфонда в оплате окклюдеров разных марок и размеров – это очень непростая и недешевая деталь.

Вообще, здорово, что благотворительные фонды общими усилиями собирают сегодня в России огромные суммы. Это решает многие проблемы больных и дает здоровым людям возможность выразить сострадание. Многим ведь кажется, что чужие страдания их не касаются: свои дети здоровы, как-нибудь справимся. А когда, что называется, шарахнет, приходится менять отношение к жизни.

В этих переменах меня радует, что у нас появляются фонды, которые не только помогают оплатить лечение детей, но и предусматривают оснащение больниц аппаратурой и расходными материалами. Это правильный современный подход. Если вы поинтересуетесь работой любой американской клиники детской кардиохирургии, пусть даже и с огромным бюджетом, который ей выделяется системой здравоохранения, вы увидите, что у каждой такой клиники есть благотворительный фонд. Но этот фонд не оплачивает лечение детей, он помогает повысить уровень сервиса, научный уровень больницы, уровень ее оснащенности. На гранты фондов проводятся исследования, осваивается передовая техника, внедряются новые идеи и виды хирургических вмешательств. Не так давно я был в Чикаго и вместе с коллегами видел 24-этажный госпиталь, который целиком построен и оснащен на благотворительные деньги, но при этом работает, как и все остальные, в системе страховой медицины.

А у нас единственное в Москве отделение детской кардиохирургии, которым я руковожу, открылось в Филатовской больнице всего девять лет назад. Конечно, нам сегодня здесь уже тесновато. Рождаемость растет, растет количество проблем, которые нам надо решать. В середине 90-х в Москве рождалось 42–45 тыс. детей, а сейчас раза в три больше. Больше детей – больше врожденных пороков сердца. Одной только помощью в оплате операций уже не обойтись. Так что если есть у нас будущее, то оно в том числе и в развитии благотворительности, в появлении нового подхода к финансированию именно медицинских учреждений, а не только пациентов, которые в них обращаются.

Фото Сергея Мостовщикова