29.11.2013

Минздрав предупреждают

Пять месяцев он не принимает от Русфонда
проект на $10 млн

Лев Амбиндер,
президент Русфонда, член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека

Русфонд и «РИА Новости» провели на этой неделе круглый стол, посвященный обеспечению лекарствами детей с орфанными (редкими) болезнями. Положение сложное, денег остро не хватает, и на этот счет у благотворителей с властями редкое единодушие. В июне Русфонд предложил Минздраву «под орфаны» годовой проект на 300-350 млн руб. В октябре министр Вероника Скворцова сообщила прессе о существовании совместного проекта Минздрава и Русфонда, по которому мы выделяем «около 300 млн руб. на покупку лекарств». Так вот, помощники подвели министра: проекта «Орфаны-300» еще нет. Его и не будет, если Минздрав не примет срочные меры.

Пять месяцев Русфонд собирал информацию об «орфанных» детях в Минздраве РФ и его территориальных органах. К этой неделе удалось заключить единственный договор с Ленинградской областью на 27 млн руб. Остальные регионы отказались.

Я расскажу, как было дело. Но сначала давайте отметим, что «Орфаны-300» – третий проект из предложенных нами Минздраву за последний год. Первыми были «Помпы-100»: мы приобретаем инсулиновые помпы для детей-диабетиков на 100 млн руб., а Минздрав – расходники к помпам на ту же сумму. Минздрав отказался, заявив, что государство полностью обеспечит всех нуждающихся. В итоге читатели «Ъ» продолжают покупать помпы и расходники, очередь бедствующих растет. Вторым был проект «Сироты-500»: до 500 млн руб. пожертвований в 2013 году на лечение за рубежом тяжелобольных сирот, которым не повезло с усыновлением в США в соответствии с законом Димы Яковлева. Минздрав отклонил и этот проект.

«Орфанам-300» повезло больше. Проект приняли, и мы выдвинули три условия:

1) Минздрав и его территориальные органы сами отбирают детей с орфанным диагнозом, не вошедшим в Перечень-24. Лечение болезней из этого перечня финансируют регионы в соответствии с постановлением правительства, которое подписал еще премьер Владимир Путин весной 2012 года. Вмешайся мы в Перечень-24, получилось бы, что подменяем госбюджет.

2) Это должны быть дети из регионов присутствия Русфонда: потребуется систематическая работа с родителями и врачами, мониторинг лечения и отчеты для читателей.

3) Регионы гарантируют ежегодную ротацию кандидатов на помощь. Мы делаем сборы только на год лечения ребенка – это наш читатель поддержит. В следующем году мы сохраняем бюджет за регионом, а тот предлагает нового кандидата, беря на себя оплату лечения первого ребенка. Так регион получает благотворительный бюджет в оговоренную на старте сумму, а Русфонд – условия для эффективного фандрайзинга.

Однако Минздрав предложил диагноз из Перечня-24: мукополисахаридоз. Отовсюду к нам идет информация о срыве регионами его лечения, и мы согласились. Минздрав подобрал 17 кандидатов из регионов присутствия Русфонда. Мы приняли список в работу. Выяснилось, что это была недостоверная информация: большинство детей из списка Минздрава не нуждались в помощи. Мы потратили пять месяцев на согласование с регионами новых кандидатур, но так ни до чего и не договорились. Потому что все регионы, кроме Ленинградской области, отказались от принципа ротации кандидатур. Мотивация, на мой взгляд, странная: «Мы не знаем, где через год брать деньги на этого ребенка». Но вы и сегодня, господа, не знаете, где брать! А так вы получаете год форы на поиск, сохраняете ребенку жизнь и имеете благотворительный «орфанный» бюджет еще на год.

Разве это не очевидно? И тем не менее региональные минздравы отказались. Можно только догадываться о логике этих отказов. Давайте попробуем? Итак, большинство регионов не выполняют «орфанное» постановление правительства (причем за подписью нынешнего президента страны), у них нет денег на «Перечень-24». Вот вы – министр, и у вас на территории диагностирован ребенок с «орфаном» (а то и не один!). И цена лечения этого редкого ребенка до 20-30 млн руб. в год. А бюджет дефицитен. Можно даже не спрашивать, каким будет ваше министерское решение: помочь этому редкому бедолаге или сотне (а то и тысяче!) других тяжелобольных ребятишек?

То есть где-то – в федеральном ли Минздраве, в федеральном ли Минфине – кто-то ошибся в расчетах, недосчитал, кто-то недоглядел, и региону денег недодали. А ответственность на вас. Такой дефицит, что даже решение суда в пользу несчастного ребенка выполнить не на что. Теперь вы, министр, ваш регион с полным правом можете просить федеральный центр увеличить бюджет хотя бы на следующий год (если уже не попросили!). Хорошо, если Москва проникнется и примет положительное решение. Но если не проникнется? Что поделаешь, вы честно разведете руками перед несчастными родителями «орфанного» ребенка: ну, нет у меня денег...

А тут приходит Русфонд и предлагает деньги, но не на всю оставшуюся жизнь редкого ребенка, а только на год. И решение принимать вам, министру, а не родителям. То есть ответственность на вас. Ведь это вы, региональный министр, подписываете с Русфондом договор. И никаких письменных директив из центра, на которые можно потом в случае чего сослаться. Правда, еще через год Русфонд обещает вернуться к этому ребенку. Но кто знает, что будет через два года? И вот если вы, министр, согласитесь на это предложение Русфонда, то придется отписать в Москву, что решена проблема, деньги найдены. Но только на год. А что потом? А потом, думаете вы, суп с котом. Москва скажет: прежде нашел, вот и сейчас извернешься… Еще и похвалит на дорожку. И что тогда?..

Мы в Русфонде считаем такое партнерство неприемлемым. Это вообще не партнерство. Это декорация, за ней может скрываться все что угодно, кроме желания Минздрава сотрудничать. Значит ли это, что мы отказываемся от «Орфанов-300»? Нет, не значит. Как и 17 лет назад, мы говорим Минздраву: Русфонд готов к сотрудничеству.

Мы обращаемся к министру Скворцовой. Уважаемая Вероника Игоревна! Если Вам еще интересен этот проект, не отправляйте нас переписываться с пресс-секретарем Олегом Салагаем, как это сделала на встрече в «РИА Новости» Ваша коллега директор департамента министерства Елена Максимкина. Олег Олегович милейший человек, но не он отвечает в Минздраве за финансы и лекарства, а мы не с просьбой об интервью стучимся. Кстати, об интервью. 25 октября мы отправили как раз Олегу Салагаю вопросы для Вашего интервью в «Ъ». Ответа так и нет.

26.11.2013, круглый стол в «РИА Новости» на тему «Проблемы обеспечения лекарствами детей, страдающих редкими (орфанными) заболеваниями»

В. В. Панюшкин (ВП): Здравствуйте! Меня зовут Валерий Панюшкин. Я буду вести этот круглый стол. Мы собрались для того, чтобы поговорить о проблеме обеспечения лекарственными средствами детей, страдающих орфанными заболеваниями. Чтобы начать, мы попробуем немного войти в курс дела. И в этом нам поможет София Альбертовна Шайдулина, которая расскажет, с чего все началось.

София Шайдуллина – координатор программы Русфонда «Русфонд.Право»(СШ):
«Почему Русфонд занимается проблемой орфанов, и насколько она актуальна»

Я представляю детский правозащитный проект Российского фонда помощи «Русфонд.Право». И так как здесь присутствуют юрист, врач, главы двух благотворительных организаций, постоянно занимающихся вопросами орфанных заболеваний, я могу лишь в общем рассказать о том, что было в нашей практике, и о тех нарушениях федерального закона в деле обеспечения препаратами детей с орфанными заболеваниями, в частности, мукополисахаридоза, которые были для нас очевидны, и о которых в основном сегодня и будет идти речь.

Полная версия →

ВП: Спасибо. У нас есть человек, обладающий некоторой полнотой информации о таких детях: сколько их, где они, и о том вообще, что происходит не только в Москве, но и в регионах, – Вероника Михайловна Атаулина.

В. М. Атаулина (ВА) – представитель аппарата уполномоченного по правам детей при Президенте РФ, заместитель начальника отдела:
«Результаты мониторинга ситуации в регионах РФ с обеспечением лекарствами детей, страдающих орфанными заболеваниями»

Большое спасибо, прежде всего, за предложение принять участие в обсуждении такого важной, наболевшей проблемы, как лекарственное обеспечение детей, страдающих орфанными заболеваниями. И решение этой проблемы действительно затянулось.

Полная версия →

Снежана Митина – президент Межрегиональной благотворительной организации «Хантер-синдром»: «Проблемы родителей, чьи дети страдают редкими заболеваниями»

Я сегодня не буду юристом, я буду президентом пациентской организации «Хантер-синдром», которая хоть и называется так, но на самом деле занимается и детьми, и взрослыми с мукополисахаридозами и другими редкими болезнями, которым не помогли в других местах.

Так сложились звезды, что я не планировала заниматься благотворительностью, жила себе припеваючи и вообще никогда не думала переводить ни одной копейки, и в голову мне бы это не пришло.

Полная версия →

Наталья Александровна Белова (НБ) – генетик-эндокринолог, заведующая отделением врожденных патологий московской клиники Глобал Медикал Систем:
«Трудности диагностики редких заболеваний в России»

Я хотела поддержать Снежану, потому что она рассказала историю очень типичную не только для МПС. Это касается любой патологии, и я буду разговаривать не только об МПС, хотя с этим заболеванием ситуация немного особая из-за того, что препарат дорогой. Получается дополнительная возможность для отказов. Действительно, волосы дыбом, когда слышишь, почему не дают денег.

Полная версия →

Виктор Владимирович Дьяченко – юрист Межрегиональной благотворительной организации «Хантер-синдром»:
«Почему положительное решение суда не гарантирует детям с орфанными заболеваниями получение необходимых лекарств»

Я хотел бы рассказать о практических моментах, связанных с обеспечением пациентов лекарствами. Наша организация отправила письма во все 83 региона с вопросом, какое количество пациентов, больных МПС, проживает в вашем регионе и получают ли они лечение. По результатам анализа этих писем мы узнали, что лишь в 5 регионах из 83 пациенты стабильно получают лекарственные препараты и необходимое лечение.

Полная версия →

ВП: Давайте послушаем благотворительный фонд. Поскольку у нас есть письмо начальника Российского фонда помощи про то, как он это видит.

Полная версия →

ВП: Давайте послушаем мам. Расскажите, что с вами произошло.

Ксения Архиповская и Танзила Гулиева – мамы детей, больных мукополисахаридозом.

Ксения Архиповская: Ровно месяц назад мой ребенок умер. У нас был МПС-1. Я даже не знаю, с чего начать… На самом деле без федерального финансирования или какой бы то ни было помощи государства точно делать нечего. Лечение стоит космических денег.

Полная версия →

Елена Анатольевна Максимкина – директор департамента лекарственного обеспечения и регулирования обращения медицинских изделий Минздрава РФ:
«Проблемы лечения больных орфанными заболеваниями и развитие партнерских отношений Минздрава РФ с благотворительными фондами в связи с дефицитом бюджета».

Елена Максимкина: Уважаемые коллеги! Я каждый раз не перестаю восхищаться журналистским сообществом: все разыграно по законам жанра с нарастающей кульминацией. Врачи не умеют лечить, чиновники ничего не хотят делать, дети умирают и в конце риторический вопрос – что делать?

Полная версия →

Александр Потапов – депутат Государственной Думы: «Недостатки социальной политики государства и профилактика орфанных заболеваний».

Александр Потапов: У меня, как у депутата Госдумы от фракции Компартии, не радужное мнение о состоянии здравоохранения в стране и в городе. Приходится заниматься некоторыми вопросами.

Полная версия →

Виолетта Владимировна Кожерева – президент фонда «Подсолнух»:
«Проблемы информирования российских врачей в области диагностики и лечения орфанных заболеваний».

Виолетта Кожерева: Я бы хотела в продолжение выступления Елены Анатольевны добавить, что в определенном смысле федеральный бюджет несет нагрузку за лечение детей с жизнеугрожающими заболеваниями.

Если мы будем говорить о пациентах с вариантом ювенильного ревматоидного артрита, то за дорогостоящей терапией они приезжают в федеральные центры. Потому что в регионах они лечения не получают.

Полная версия →

расшифровка

26.11.2013, круглый стол в «РИА Новости» на тему «Проблемы обеспечения лекарствами детей, страдающих редкими (орфанными) заболеваниями»

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

ВП: Спасибо. У нас есть человек, обладающий некоторой полнотой информации о таких детях: сколько их, где они, и о том вообще, что происходит не только в Москве, но и в регионах, – Вероника Михайловна Атаулина.

В. М. Атаулина (ВА) – представитель аппарата уполномоченного по правам детей при Президенте РФ, заместитель начальника отдела:
«Результаты мониторинга ситуации в регионах РФ с обеспечением лекарствами детей, страдающих орфанными заболеваниями»

Большое спасибо, прежде всего, за предложение принять участие в обсуждении такого важной, наболевшей проблемы, как лекарственное обеспечение детей, страдающих орфанными заболеваниями. И решение этой проблемы действительно затянулось.

С 2009 года, с тех пор, как существует институт уполномоченного по правам ребенка, нам уже в первый месяц работы начали поступать обращения от родителей с просьбой помочь в обеспечении лекарственными препаратами. Уже четыре года мы всеми силами, возможностями и полномочиями, которыми мы обладаем, пытаемся этот вопрос решить. Насколько у нас получается, можно судить по тем примерам, когда нам удавалось помочь, иногда – не получалось. И мы поняли, что эти проблемы надо решать как-то более конструктивно, провести мониторинг ситуации в регионах, чтобы понимать, насколько у нас регионы действительно способны решать этот вопрос.

Так как лечение детей, страдающих мукополисахаридозом, является самым дорогостоящим, то мы акцентировали внимание регионов именно на обеспечении детей, больных данным заболеванием. Кроме того, о наличии территориальных программ по орфанным заболеваниям, судебных решений по данным вопросам и случаев гибели детей, которые не смогли дождаться лечения или вынужденно прерывали его.

Опыт работы в данном направлении дает нам такие результаты. Большинство субъектов РФ, – более 50-ти, – в настоящее время не имеют возможности изыскать необходимые источники финансирования для лечения детей с мукополисахаридозом. Они не могут предусмотреть случаи заболевания у детей, когда уже бюджет сформирован. К сожалению, они расписываются в своей финансовой неспособности обеспечить этих детей. Также судебные решения, которые выносятся в связи с этим, не всегда исполняются. Что еще интересно, – у нас, к сожалению, более 50-ти детей не получают либо лечения вообще, либо получают его прерывно. Мы понимаем, что у нас 50 детей в РФ на грани выживания. От того, будет ли решение регионального минздрава о выделении средств, будут ли деньги – зависит их жизнь. Конечно, это ужасно. Это мягко сказано.

Из-за неисполнения закона случается гибель детей, и нам известно о десяти смертях детей с МПС. Мы не беремся судить, по какой причине они умерли. Но, я думаю, что если прерывание лечения и необеспеченность данных детей лекарственными препаратами может привести к летальному исходу, то мы можем сами сделать выводы о причинах их смерти.

Что еще интересно, – то, что не всегда достоверна информация, предоставляемая нам регионами. Некоторые регионы, например, не знают, что МПС-6 на самом деле лечится, он диагностируется, и врачи дают соответствующее лечение. Это говорит о том, что не всегда у нас есть профессионалы на местах, которые могут действительно оценить ситуацию и дать соответствующее лечение и рекомендации. У нас также есть случай в Кировской области, который подтверждает сказанное: ребенок в 2011 году был поставлен на учет, а в 2013 году он умер, лечение ему так и не было назначено…

Четыре года мы обращались и в Минздрав РФ, и в регионы, и с некоторыми регионами до сих пор мы ведем сложную переписку, и нам шлют отписки: то нет денег, то мы не можем произвести закупку, то не можем научить сотрудников, как вводить эти препараты… Например, Удмуртия. Полтора года мы не можем добиться от региона внятного конкретного ответа. Подключили прокуратуру, ждем выхода в суд, потому что просто патовая ситуация. И в этом пинг-понге страдает только один субъект – это ребенок. К сожалению.

Но радует то, что в этом году наконец-то мы получили ответную реакцию от Минздрава, у Павла Алексеевича (Астахова) была встреча с Вероникой Игоревной Скворцовой, которая знает об этой проблеме. И мы очень надеемся, что все это сдвинется с мертвой точки, мы достигнем положительных результатов в соблюдении законности. Закон не исполняется по определенным причинам, их можно назвать и объективными – отсутствие финансовых средств, но коли у нас есть закон, мы должны как-то помочь регионам в том, чтобы его исполнять. Раз они не могут самостоятельно решить этот вопрос своими силами. Мы надеемся, что вместе с Минздравом и общественными организациями как-то выйдем на ту колею, которая все-таки даст право ребенку жить. Жить и лечиться. То, что и заложено конституционно в нашей стране. Спасибо.

ВП: Скажите, пожалуйста, вы говорили, что 50 детей с МПС не получают постоянного лечения, а сколько у нас всего детей с МПС?

ВА: Я обладаю этой информацией, но боюсь ее озвучить, потому что у нас не закончен мониторинг. Я думаю, детей больше, чем у нас имеется в списке. На сегодняшний день нами выявлено 170 детей с МПС.

ВП: А понимаем ли мы, сколько это денег?

ВА: По предварительным подсчетам – это порядка четырех миллиардов рублей, если мы хотим обеспечить всех детей с МПС. Это очень приличная сумма.

Вопрос из зала: Это на год?

ВА: Да, это финансирование на год. Но на самом деле детей больше, просто у нас еще нет полной информации.

Александр Потапов, депутат Госдумы от фракции КПРФ (АП): Это минимальная оценка какая-то у вас.

ВА: Средняя.

← Назад к видео

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

Снежана Митина – президент Межрегиональной благотворительной организации «Хантер-синдром»: «Проблемы родителей, чьи дети страдают редкими заболеваниями»

Я сегодня не буду юристом, я буду президентом пациентской организации «Хантер-синдром», которая хоть и называется так, но на самом деле занимается и детьми, и взрослыми с мукополисахаридозами и другими редкими болезнями, которым не помогли в других местах.

Так сложились звезды, что я не планировала заниматься благотворительностью, жила себе припеваючи и вообще никогда не думала переводить ни одной копейки, и в голову мне бы это не пришло.

Но так получилось, что у моего сына оказалось редкое заболевание, причем оно выявилось не в роддоме, а когда мальчику было 2 года 9 месяцев. Была обычная семья: папа, мама, старшая дочка, младший сыночек и все было сказочно, большие перспективы и в карьере, и в других местах. Но когда нам рассказали про диагноз, сказали, что мальчик не проживет больше 4–6 лет, потому что в тот момент лекарства не существовало, еще нам сказали – готовьтесь, ребенок будет погибать страшно, больно, жутко.

Мы все с вами взрослые люди, мы понимаем, что когда мама или папа слышат такие вещи, в первую очередь хочется убежать и сказать, что врач неправильно сделал анализ, что это может быть с кем угодно, только не со мной. Это типичная история, которая происходит со всеми родителями детей с редкими болезнями, к сожалению, очень редко им говорят, какой у вас красивый малыш, Бог вам даст сил, раз Он вам дал такого ребенка, и ваша жизнь будет другой, но будет счастливой. Просто другой, не такой, как у семей со здоровыми детьми.

Очень редко встречаются такие врачи, которые сообщают диагноз, не убивая и не приговаривая к смерти не только ребенка, но и всю семью. Это первая проблема, с которой сталкиваются семьи пациентов с редкими болезнями. Это сложности диагностики и сложности принятия диагноза, сложности сообщения диагноза. Мне известно, что во всех странах мира, кроме нашей, к сожалению, с семьями в момент сообщения диагноза работают психологи. Рассказывают это не как обухом по голове, а в общем, «а теперь о погоде». Есть такие заболевания, другие, а у вас вот такое, и от него можно помочь так-то и так-то. Когда-то люди умирали от сахарного диабета, потом придумали инсулин. Теперь эти замечательные люди защищают диссертации, рожают детей, проектируют мосты и живут такой же жизнью, как здоровые люди. Сложно сказать, есть ли в зале пациент с тем же сахарным диабетом или его нет, потому что человек сделал инъекцию и живет себе дальше, достойно и полноценно. Когда-то умирали от аппендицита и от воспаления легких умирали, слава Богу, наука на месте не стоит. Случилось чудо: мы дожили не только до появления лекарства. Нам рассказывали, когда лекарство появилось в мире, что его никогда не будет в России, потому что это страшно дорого, нет регистра пациентов, потому что потому и вообще это не наш случай.

Сначала лекарство зарегистрировали в Мексике. Это случилось 13 февраля 2006 года. Это самый грустный день в моей жизни, потому что я плакала ужасно, я думала: вот даже Мексика зарегистрировала элапразу, препарат для МПС-2, препараты для первого и шестого типов МПС уже были придуманы к этому моменту. Но никому не приходило в голову, что в России они могут появиться, потому что они в тот момент в России были никому не нужны, поскольку врачи родителям рассказывали, что это дорого, невозможно, неперспективно и уж как-нибудь мучайтесь. Вот такое прекрасное пожелание было у врачей.

Когда мы узнали диагноз, мы решили, что история про то, что мальчик умирает в 4-6 лет нас, совершенно не устраивает, и не может такого быть, чтобы с нами случилось такая беда. Ну, ладно, МПС, но хоронить ребенка мы были совершенно не готовы. Поэтому мы приняли решение, что один из родителей остается биться за ребенка, тем более в тот момент мы вылетели из массового детсада, из детсада для детей-инвалидов, потому что не справлялись с программой, в общем, типичная история детей, больных МПС, до эпохи ферментозаместительной терапии. Грустная, тяжелая, поучительная – может быть, но подъемная, как оказалось. Мы узнаем о том, что 24 июля 2006 года препарат проходит регистрацию в США и с этого момента у нас начинается другая жизнь, потому что мы, как ослик в цирке, видим морковку, и если за ней бежать, то догнать ее можно, сколько бы кругов ты не пробежал. Главное видеть цель, а там и силы будут. И мы начинаем рассказывать главным специалистам, чудесным представителям Минздрава о том, что лекарство есть, а они все смотрят на нас с грустными глазами и рассказывают о том, что это, конечно, здорово, но не про вас. Но мы-то точно знаем, что про нас! И это правда оказывается про нас, хотя лекарство уже третье из ферментозаместительных для МПС. И мы принудительными мерами заставляем команду компании-производителя регистрировать препарат в России. Нам рассказывают, что если нет рынка сбыта, значит, нет и регистрации. Нет пациентов, значит, а, оказывается, их никто и не считал. И кому интересно их считать, если они все равно погибают? И мы начинаем их считать. За бутылку коньяка у одного доктора узнаем телефон одного пациента, и оказывается, что его нет в живых, цыганской почтой по телеграфному радио, как угодно называйте, находим семь пациентов. Нам говорят: молодцы, но меньше двадцати – не интересно. Мы находим двадцать, находим пятьдесят, мы уже находим сто семьдесят пять, и сегодня у нас в стране зарегистрировано три препарата. Мы не будем рассказывать, как мы ссорились, мирились, дружили друг против друга, и родители, и врачи, и вменяемые государственные деятели, политики, чиновники и депутаты. Но получилось, как получилось. У нас сегодня есть прекрасный Федеральный Закон № 323, в котором написано, что такое редкие болезни. У нас есть волшебное постановление правительства, в котором написано, что МПС-1, 2 и 6-го типов обязаны лечить. Точно так же, как и ряд других болезней. Их всего 24, это не сложно прочитать.

У нас есть Конституция, и нам рассказывали, что нет закона о редких болезнях. Волшебно, добились, сделали – закон есть. Ура? Но не ура, потому что закон работает точно так же, как Конституция, не на всей территории РФ, и практически за каждого ребенка, который живет не в Москве, нам приходится биться не на жизнь, а на смерть. Точно так же со взрослыми, только еще страшнее и тяжелее.

В июле 2013 года у нас начала лечение пациентка с МПС-6 в Нижнем Новгороде по четырем решениям суда, и сейчас, когда лечение уже начато, звонит пациентка и говорит, что в очередной раз минздрав подает жалобу и просит отсрочить начало лечения в тот момент, когда лечение уже начато. И теперь пациентке еще страшнее, потому что если она прерывает лечение, то она может погибнуть, а если у региона денег нет, она понимает, что эти деньги взять негде… А что мы будем делать? Суд-то мы выиграем, а дальше мы будем деньги рисовать?

И так будет продолжаться до тех пор, пока не будет федеральной программы, потому что у нас в стране есть единственный успешный опыт обеспечения лечения пациентов с тяжелыми дорогостоящими болезнями – это как раз, так называемая программа семи нозологий, по которой пациенты получают лекарства бесперебойно, своевременно. Почему это происходит? Потому что это федеральное финансирование. Потому что федеральный центр контролирует эту программу, регионы отчитываются, получают денежку на препарат либо сам препарат, и закупки идут централизовано, соответственно лекарство стоит дешевле. Одно дело покупать на 175 детей, а другое дело – на одного-двух. И дело даже не в ценах, а в том, что есть равный доступ к лечению. Ребенок не виноват, что он родился в той же Московской области. У нас сейчас комическая ситуация в Московской области: в июне человечка ставят в регистр, в июле он получает лечение, в июле в другом городе области диагностируют следующего ребенка, сегодня звонит мама и плачет: ей в минздраве говорят, что, оказывается, лекарство не излечивает, что оно может причинить ребенку вред. Мама спрашивает: какой вред может причинить лекарство, когда оно по жизненным показаниям? Мама чиновнику из местного минздрава Московской области рассказывает, что ребенок погибнет без лечения, а ей говорят: ладно, давайте вернемся в январе к этому разговору. Чем этот ребенок хуже другого, которого начали лечить в июле? Тем, что его на месяц позже диагностировали? Деньги закончились? А маме как жить с тем, что деньги у государства закончились? Она должна сказать: Никитушка, ты потерпи, дедушка Мороз в январе принесет тебе жизнь? Это несмешная история… У нас регионы позволяют себе такие гадости, например, как сказать маме, что в прошлом году деньги ушли на Крымск, а в этом на половодье в другом регионе. Москва, конечно, выделила вам деньги, но они ушли туда, там, представляете, сколько потерпевших! Скоро зима, а домов у них нет. И мама плачет, звонит мне: Снежана, как я пойду в суд, когда у людей домов нет? Я ничем не могу помочь маме, когда она не хочет идти в суд, я не психолог, но я понимаю, что выход у нас один: если мы сможем добиться федеральной программы для лечения особо дорогих редких болезней, тогда эти дети, эти люди будут жить.

Кстати, маленькая справочка. У нас в Москве есть чудесная пациента с МПС-1, ей 33 года, у нее три здоровых ребенка, она кандидат геологических наук, преподаватель в МГУ. В последние четыре года родились двое ее детей, когда она получала лечение и могла себе позволить стать счастливой мамой и защититься. Это при том, что болезнь, мягко говоря, страшно тяжелая. И дети здоровы!

У нас в общественной организации замечательный юрист, который тоже имеет диагноз МПС, но благодаря его участию в течение последнего года выиграны все наши суды. Я думаю, будет логично передать слово Виктору Владимировичу Дьяченко.

ВП: Подождите! Я хотел бы только уточнить: вы как-то проскользнули тему, которая на жаргоне называется «отжимать фарму» – это когда государство ведет переговоры с фармкомпаниями о снижении цен. До какой степени, на ваш взгляд, существует такая возможность? Вы произнесли, что если покупать на всех оптом, то это дешевле. Но что-нибудь известно ли вам об этом: может, ведутся какие-нибудь переговоры?

СМ: Мне это не известно, потому что я занимаюсь правовой помощью пациентам, психологической помощью пациентам, я покупаю слюноотсосы, памперсы, гробы… Оплачиваю отправку гробов, оплачиваю психолога, выезд паллиативной службы, чтобы ребенка дома капали, когда 4 часа надо ехать до ближайшей больницы… Я ищу средства на это, а вот про переговоры государства с фармой мне неизвестно. Я просто знаю, что в разных регионах на один и тот же препарат цена в два раза может отличаться.

← Назад к видео

ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ

Наталья Александровна Белова (НБ) – генетик-эндокринолог, заведующая отделением врожденных патологий московской клиники Глобал Медикал Систем:
«Трудности диагностики редких заболеваний в России»

Я хотела поддержать Снежану, потому что она рассказала историю очень типичную не только для МПС. Это касается любой патологии, и я буду разговаривать не только об МПС, хотя с этим заболеванием ситуация немного особая из-за того, что препарат дорогой. Получается дополнительная возможность для отказов. Действительно, волосы дыбом, когда слышишь, почему не дают денег.

Но аналогичная ситуация, возникает и с теми заболеваниями, при которых лечение не такое дорогое и может быть легко организовано за счет бюджетных средств. На мой взгляд, тут есть несколько существенных проблем, которые формируют замкнутый круг, и как раз результатом таких собраний должно быть то, что мы обязаны попытаться найти возможность эти круги разомкнуть. В поддержку того, что говорила Снежана, у нас, по сути, нет регистров: мы не знаем, сколько у нас пациентов с теми или иными орфанными заболеваниями, и каждый раз поиск этой информации – это подвиг. Это либо попытки выцарапать информацию у людей, которые назначены главными по этому заболеванию. А при этом они реально могут этим заболеванием вовсе даже не заниматься, но у них по каким-то причинам скапливаются пациенты, которые не получают помощи. И заполучить списки по той или иной патологии достаточно сложно. Но потихоньку мы с этим справляемся, но справляемся именно путем сарафанного радио. Так постепенно возникают какие-то регистры, которые регистрами назвать нельзя, потому что, учитывая частоту МПС и его распространенность в России, это не те цифры, которые у нас есть. Они значительно больше. То есть часть, большая часть пациентов остается без помощи, без возможной диагностики.

Они не попадают не то, что на лечение, а даже не имеют информации о том, что лечение существует. Здесь, мне кажется, есть очень существенная проблема, это не тема сегодняшней встречи, но я не могу ее не упомянуть – это очень плохая информированность врачей о существующем лечении орфанных заболеваний. Я занимаюсь этими болезнями всю жизнь, почти с детства, и могу сказать, что ситуация, которая была почти 30 лет назад, когда я начинала работать, и сейчас, не сильно отличается. Как раньше врачи по месту жительства и даже в серьезных клиниках говорили: «Ой, у вас какой-то ужасный ребенок, непонятно чем болеет, у нас возможности нет, вы идите в медико-генетический центр». А центр говорил: мы вам сделаем те обследования, которые у нас есть, может быть поставим диагноз, а может быть и нет, но это генетическое заболевание, и прогноз у вас 25%. Не всегда эта информация истинна. К сожалению, уровень знаний о современных методах лечения крайне низок. Соответственно, нет центров, которые занимаются реальной помощью. И тут речь идет не только о лекарственном обеспечении. Для ребенка с МПС недостаточно только прокапать элапразу. Здесь еще есть куча моментов. Должны быть специалисты, которые знают лор-патологию, особенности операций у этих детей, особенности дачи наркоза. Тут можно много перечислять: для каждой патологии отдельные проблемы. На сегодняшний день для детей с буллезным эпидермолизом создана такая группа, для детей с несовершенным остеогенезом создана такая междисциплинарная группа. Но, в общем, я знаю мало таких групп. Из-за того, что плохая информированность врачей, российские пациентские организации почти не учитываются мировым сообществом, и российские врачи не принимают участия в клинических испытаниях новых лекарственных препаратов для лечения орфанных заболеваний. По очень позорной причине. Потому что в мировом сообществе считают, что уровень знаний российских врачей недостаточен, чтобы грамотно принимать участие в испытаниях лекарственных препаратов – это довольно сложный протокол. И вторая причина еще более позорная – фармкомании не могут гарантировать честность проведения этих испытаний во многих центрах. Это информация из первоисточников. Мы очень много боролись за то, чтобы нас включили в эти межцентровые исследования, и в вежливой форме из разных мест мы получали вот такие ответы. При том, что это касается именно испытаний лекарственных препаратов для заболеваний, при которых они уже в мире проводятся. Это очень грустно, и потихоньку мы с этой проблемой справляемся, и уже какие-то исследования ведутся. Но тем не менее мы не так широко в них участвуем, как другие страны.

Последнее, что я хочу сказать, – это тоже, может, не на тему лекарственного обеспечения, но это важно. Наши пациенты настолько изолированы от общества по причинам, которые хорошо всем известны, – отсутствие среды для инвалидов, полное отсутствие юридической поддержки, когда пациенты даже не знают, что они имеют право бороться за то, чтобы ребенок пошел в детский сад, в массовую школу. Я могу миллион примеров привести, когда детям отказывают в том, чтобы они ходили в массовую школу, угрожая лишением инвалидности и всех льгот с этим связанных. Я с этим сталкиваюсь каждый день. И каждый день, выписывая детей из клиники, копирую несколько страниц – выдержки из конвенции по правам инвалидов и телефоны юристов разных организаций. Потому что в противном случае они будут вообще лишены поддержки, и на каждом шагу им будут отказывать не только в лекарственных препаратах, но и в обучении, в общении со сверстниками и т. д. И это все сцепленные вещи, и этот круг замыкается: из-за отсутствия юридической поддержки, социальной поддержки в обществе родители очень легко отказываются от борьбы и легко соглашаются с приговором: «Ваше заболевание не лечится, у вас ребенок обречен». Не все же, как Снежана, готовы бороться и не принимать этот приговор, многие родители смиряются и не ищут ничего. Наши родители хрустальных детей смиряются с тем, что лечения нет, и детей не трогают. Так они у них в «коробочке» лежат, и таких их к нам привозят в 8 лет. Вот из-за подобных вещей нет регистра и дальше все по кругу.

ВП: Наталья Александровна, я только хотел посетовать, что никто из ваших пациентов не позвонил в правозащитную организацию «Русфонд.Право» Российского фонда помощи, и я их очень жду.

НБ: Валера, мы их направляем в том случае, если им откажут. Потому что как только мы их снабжаем телефонами юристов (мы пользуемся услугами фонда «Перспектива», когда дело касается обучения в школе), все волшебным образом решается. Как только люди слышат, что есть юридическая поддержка, и что родители не безответны, все как-то потихоньку движется.

← Назад к видео

ПЯТАЯ ЧАСТЬ

Виктор Владимирович Дьяченко – юрист Межрегиональной благотворительной организации «Хантер-синдром»:
«Почему положительное решение суда не гарантирует детям с орфанными заболеваниями получение необходимых лекарств»

Я хотел бы рассказать о практических моментах, связанных с обеспечением пациентов лекарствами. Наша организация отправила письма во все 83 региона с вопросом, какое количество пациентов, больных МПС, проживает в вашем регионе и получают ли они лечение. По результатам анализа этих писем мы узнали, что лишь в 5 регионах из 83 пациенты стабильно получают лекарственные препараты и необходимое лечение.

Около 40 регионов ответили нам, что пациенты лечение не получают в связи с тем, что бюджет этого субъекта просто не в состоянии обеспечить закупку данных препаратов, так как они крайне дорогие. Остальные регионы либо просто не ответили на наши письма, проигнорировав, либо выслали непонятные совершенно ответы, просто-напросто, чтобы уйти от этого вопроса и исполнения законодательства. В таких случаях мы вынуждены обращаться в суды.

У нас сейчас есть все законы, в рамках которых пациенты должны получать лекарственные препараты без судов, просто по причине своего заболевания. Но, к сожалению, в данном случае законодательство не работает. Обращение в суд, как правило, процесс очень долгий, а у многих наших пациентов просто времени нет: затягивание с этим вопросом, к сожалению, приводит к очень тяжелым последствиям для них…

У нас было более 10 судов в этом году, и все они были выиграны.

Казалось бы, после решения судов-то региону просто будет некуда деваться, но даже судебные решения не способствуют тому, чтобы субъекты начали сразу же закупать лекарства и лечить.

Есть регионы, которые подчиняются судебным решениям, но большинство всячески затягивает время, и продолжается бездействие. И в данном случае опять можно сделать вывод, что законы не работают, а если законы не работают, то необходимо их совершенствовать. С нашей точки зрения, как уже было сказано, правильным выходом из этой ситуации будет принятие новой федеральной программы, в рамках которой лекарственные препараты для лечения редких заболеваний будут закупаться за счет средств федерального бюджета. Как уже было отмечено, федеральная программа «Семь нозологий» уже хорошо себя зарекомендовала, можно либо расширить эту программу, включив туда редкие заболевания, либо создать новую федеральную программу. И только тогда пациенты с редкими заболеваниями будут стабильно получать лечение, а законы, которые в наше время в большинстве регионов игнорируют, будут выполняться.

ВП: У меня вопрос. Вы сказали, что выигрываете суды по лекарствам. До Вас Наталья Александровна говорила, что дело не только в лекарствах. А, например, в том, что многие дети нам не известны, их заболевания не диагностированы. Не налажена служба, не сделан регистр и т.д. Возможны ли тут какие-то юридические шаги?

СМ: Я отвечу. Тут шаги возможные и очевидные. Сегодня у Минздрава РФ нет полномочий приказать региональным минздравам. Вертикаль власти нарушена, и региональные минздравы каждый поет под свою дудку: что губернатор прикажет, то и изволят исполнять. Губернатор сказал, не лечить, и не лечат. Сказал лечить – лечат. Получается много маленьких «княжеств», которые сами себе творят и законы, и конституцию, и правосудие. Если вернуть Минздраву вертикаль власти и подчинить региональные министерства, тогда это будет значимо и весомо для всех пациентов, а не только для редких. Если вернуть программу по редким болезням в программу обучения в мединститутах, медуниверситетах, курсах повышения квалификации, потому что у нас нет такой темы, как редкие болезни, и врачи сегодня, выходя в свет, когда проходят практику в НЦЗД, РДКБ, НИИ педиатрии, говорят, а почему это редкие болезни? Вон в палате 5 детей с остеогенезом, каждый день лечатся с МПС – какие же они редкие? Правильно, потому что это три федеральных центра, которые занимаются этими детьми, выхаживают их буквально в ладошках, а потом им исполняется 18 лет и начинается все сначала. Потому что у нас в 18 лет другое медицинское обеспечение, у нас взрослый сектор, и хорошо у нас, детей, есть Павел Алексеевич Астахов, а у взрослых есть Лукин. И вот когда ты ребенком получал лечение, и государство тратило огромные деньги, чтобы ты жил, как нормальный человек, а потом в 18 лет тебя взяли и списали, и ты заново добиваешься лечения в своем регионе, и можешь погибнуть, пока ты его добиваешься. У нас был, к сожалению, такой случай, когда мальчик до 18 лет был в Нижегородской области, потом стал переезжать в Москву, да, это был тяжелый ребенок, но во время переезда был перерыв больше двух месяцев, и пока оформляли документы мальчик погиб…

← Назад к видео

ШЕСТАЯ ЧАСТЬ

ВП: Давайте послушаем благотворительный фонд. Поскольку у нас есть письмо начальника Российского фонда помощи про то, как он это видит.

← Назад к видео

СЕДЬМАЯ ЧАСТЬ

ВП: Давайте послушаем мам. Расскажите, что с вами произошло.

Ксения Архиповская и Танзила Гулиева – мамы детей, больных мукополисахаридозом.

Ксения Архиповская: Ровно месяц назад мой ребенок умер. У нас был МПС-1. Я даже не знаю, с чего начать… На самом деле без федерального финансирования или какой бы то ни было помощи государства точно делать нечего. Лечение стоит космических денег.

Нам поставили диагноз в 1,5 года и сказали, что есть фонды, собирайте денежки – это ваш единственный вариант. Если абстрагироваться от того, что это мой ребенок, я видела, что мамы такие денежки сами собирают, пытаются, перечисляется на таких детей крайне мало денег, потому что это пожизненно… Одно дело, когда ты собираешь ребенку, пусть много, но разово, и он дальше живет, а тут надо ежегодно помогать и помогать. Нереально набрать на лечение даже через любые фонды. В 2010 году наш областной генетик предложил нам поучаствовать в какой-то новой программе. Представляете, у меня ребенок на руках, он тогда еще хорошо себя чувствовал, прекрасно просто, насколько это возможно, вот я сижу и смотрю на ребенка и думаю, кто я, – мать или чудовище. Я не знаю, что дальше делать: принимая возможность разовой, краткосрочной помощи, ты вроде не можешь от нее отказаться, потому что другой возможности нет. Но в тот же момент ты понимаешь, что если дальше денег не найдется на продолжение этой программы, то не факт, что ребенок не умрет быстрее, чем без этой программы. На тот момент на семейном совете, через слезы, страдание мы решили отказаться. Мы приняли решение жить, как живем, потому что ребенок чувствовал себя хорошо, и что будет завтра, никто не знал.

Конечно, когда появилась возможность получать это лечение постоянно, мы согласились, безусловно. И вот тут «здорово» сработал наш департамент здравоохранения. В июне мы направили документы на получение квоты на госпитализацию ребенка в Москву. И столкнулись с откровенным враньем: когда я звонила постоянно и спрашивала, как дела по нашему ребенку, нам отвечали, что все документы отправлены, ждем ответа из Москвы. А на самом деле, как выяснилось уже позже, после вмешательства волонтеров, что изначально запрос был отправлен неверно, отказ пришел очень быстро, и если бы не волонтеры и Снежана, мы никогда бы в жизни этой госпитализации не дождались. Благодаря их помощи 5 ноября мы должны были госпитализироваться, но 26 октября неожиданно у ребенка остановилось сердце…

Я не знаю, что еще добавить. Своими силами здесь ничего не добиться. Здесь обязательно нужна помощь, потому что, какой бы человек состоятельный ни был, кто бы ни был готов помогать таким детям – никто на себя это не возьмет, кроме государства. Других вариантов нет. Я считаю, что деньги на таких детей в нашем государстве точно есть. Их нужно просто грамотно распределять. Я не буду вдаваться в подробности, просто, зная, как и куда расходуются, по крайней мере, в нашей области огромные миллионы, для таких единичных детишек деньги найти можно. Легко. В нашей Кировской области таких детишек всего двое.

Танзила Гулиева: Мы из Ингушетии. У моего Амина МПС-2. Нам поставили диагноз в 3 года и 9 месяцев – синдром Хантера. Мы пошли и в минздрав, и в правительство, обращались везде, и все нам сказали, что сумма очень большая, в республике нет таких денег, и они не могут помочь нам. Потом мы вышли на Снежану, связались с ней, и с ее помощью решили подать в суд. Подключился прокурор, он сам участвовал в процессе, и 20 апреля 2011 года решением суда обязали минздрав выделить средства на лечение. Это было только на бумаге, никто не собирался исполнять постановление суда. Мы потратили год после решения суда: нам все время что-то обещали, то в «минфин обращаемся», то туда, то сюда, но реальных денег не было. Потом три месяца нас кормили байками, что они ищут поставщика, чтобы закупить лекарство. И я сама начала искать, кто бы купил, обратилась к одному высокопоставленному человеку, и он мне открыл глаза, что никаких выделенных денег нет. И сказал, что если я не перееду в Москву, то у меня ребенок не получит лекарства никогда. Ребенок становился тяжелее, руки – деревянные, ходить не мог, плакал все время, были сильные боли. Мы решили переехать в Москву. И уже через месяц, с сентября 2012 года в НЦЗД нам начали лечение. После этого мой ребенок просто расцвел: он и бегает, и руки работают, и ходит он в обычный садик. Но мы оторвались от дома, из-за этих лекарств нам пришлось переехать в Москву. Если бы эти лекарства были в федеральной программе, мы бы жили дома.

У меня пятеро детей, и двоих старших девочек нам пришлось оставить дома, потому что здесь было бы невозможно прожить с пятью детьми. Мы раскиданы. Это не выход. Мы ждем этой программы каждый день. Мы хотим домой, и хотим жить всей семьей. Хотелось бы, чтобы наши чиновники ускорили эту программу, надеемся и ждем. А так – дети с этим лекарством живут намного легче, буквально на глазах ребенок расцвел. И умственные способности у него намного улучшились. Мы планируем в школу пойти в следующем году.

Вероника Атаулина: Можно небольшой комментарий как раз к вопросу о предоставлении достоверной информации. По нашему запросу республика Ингушетия предоставила информацию, что не было зарегистрировано детей с МПС и не было судебных решений. И если мы не можем добиться от регионов достоверной информации, то это первое препятствие для конструктивного решения. И Минздрав РФ, я уверена, также не обладает полной, объективной и достоверной информацией. Налицо обман. Дезинформация.

ТГ: Да у нас на руках есть все эти документы, что решение суда было, все мои обращения… Я даже писала в самом начале Астахову, что у меня больной ребенок, и представитель Астахова в нашей республике отозвался. Все было, но никакого эффекта нет.

ВА: К сожалению, практика двоякая. Иногда мы можем добиться административным ресурсом, и он помогает решить эту проблему, и идут на встречу, а иногда боремся и боремся. Человеческий фактор.

← Назад к видео

ВОСЬМАЯ ЧАСТЬ

Елена Анатольевна Максимкина – директор департамента лекарственного обеспечения и регулирования обращения медицинских изделий Минздрава РФ:
«Проблемы лечения больных орфанными заболеваниями и развитие партнерских отношений Минздрава РФ с благотворительными фондами в связи с дефицитом бюджета».

Елена Максимкина: Уважаемые коллеги! Я каждый раз не перестаю восхищаться журналистским сообществом: все разыграно по законам жанра с нарастающей кульминацией. Врачи не умеют лечить, чиновники ничего не хотят делать, дети умирают и в конце риторический вопрос – что делать?

Елена Анатольевна чиновником стала не так давно, и до этого у меня были разные места работы. Основное место работы – это академическая сфера, но я очень активно работала с бизнесом, и мое основное направление – это управление экономикой фармации. Достаточно жестокое экономическое направление. И конечно, возглавляя еще разные ассоциации, я представляю, насколько легче биться за права, чем находиться в роли чиновника, который должен что-то сделать, чтобы удовлетворить всех, тем более, если речь идет о здоровье. Что хочется сказать в отношении проблематики, которая сегодня стоит. Я с сожалением услышала то письмо, которое сегодня было зачитано, потому что письмо от Русфонда, которое поступило в адрес Министерства, носит иной характер. В этом письме руководитель фонда выражает Веронике Игоревне искреннюю благодарность за то, что Минздрав готов сотрудничать. Да, действительно, обозначены небольшие проблемы, которые возникли. Сразу хочу сказать, что вообще проблема орфанных заболеваний многогранна. Это проблема не только лечения. Это проблема экономическая, она стала политической и решается на уровне мирового сообщества ЕС и ведущих развитых стран. И конечно каждый раз в данном случае возникает экономический вопрос, потому что разработка тех же орфанных препаратов компаниями в этих странах, продвижение их на рынке – это преференции, потому что тоже прекрасно понимают, что объем производства ограничен, потребность ограничена, возникает время от времени, и естественно, что это колоссальные средства. Здесь прозвучало, что нет желания особо участвовать в международных многоцентровых клинических исследованиях (МКИ), потому что квалификации не хватает – это не совсем так. Мы действительно нашим партнерам предлагаем сейчас активно участвовать в МКИ, это даст большую базу достоверности данных исследований. Но не участвуют по другой причине – экономической. Потому что в своих странах имеют преференции по участию. А у нас надо мало того, что бесплатно препарат поставить, а он стоит колоссальных денег, мало того, что надо оплатить труд персонала, который эти исследования будет сопровождать, необходимо еще и застраховать пациентов, которые будут участвовать в этих испытаниях. Мы знаем, что практически все больные орфанными заболеваниями находятся в жизнеугрожающих обстоятельствах. Я точно так же, как Снежана, ежедневно получаю не один десяток писем, сопереживаю, когда нам пациенты из всех регионов кричат: «Вы последняя инстанция!» И прекрасно понимаю, что, обращаясь в Минфин с предложениями включить те или иные заболевания в программу, мы столкнемся с проблемой, когда будут спрашивать: «Елена Анатольевна, вы предлагаете вам дать, у кого будем отнимать?» Потому что ограниченность средств. Почему я сказала, что экономика – жестокое направление? Потому что потребности безграничны, а финансовые возможности ограничены.

Безусловно, Министерство не может не поддерживать любые фонды, которые развивают в обществе самое ценное – это умение сопереживать и сострадать. К этому есть определенные препоны и то, о чем говорили, – что отвечают, будто не требуется помощь, потому что действительно, соприкасаясь в разных инстанциях с людьми, иногда слышишь: «Вы что, думаете, что мы денег не найдем?» А в итоге не находят, несмотря на то, что финансирование в целом лекарственного обеспечения не маленькое. Назову только несколько цифр, чтобы мы посчитали, хотя в регионах, безусловно, все равно средств не хватает. Если говорить о финансировании амбулаторной ступени лекарственного обеспечения больных в субъектах РФ, по переданным полномочиям, в том числе по полномочиям, которые были им прописаны по 24 редким заболеваниям, то на все про все регионы получили в 2013 году первоначальную сумму порядка 39 млрд. рублей. Кроме того, из федерального бюджета на различные программы различными путями финансирование в 2013 году составило 41,747 млрд. руб. Это на льготные категории. И конечно несопоставимый объем средств, тут конечно благодарность государству, в отношении финансирования тех высоко затратных семи нозологий, куда входят четыре нозологии пациентов с редкими заболеваниями. Хотя на самом деле, если смотреть динамику, мне кажется, уже эти редкие не будут соответствовать, частота их уже увеличивается. Что вызывает настороженность Минфина каждый раз в ответ на наши предложения внести МПС в программу и выделить дополнительное финансирование, присоединить к семи нозологиям. Потому что наиболее часто встречается проблема с финансированием и лечением данного заболевания и с хорошей динамикой у пациентов при получении лечения надлежащего, так вот, настораживает динамика выявляемости.

Болезнь Гоше. Если в 2008 году количество пациентов, которых мы обеспечиваем, составляло 76 человек, теперь на 1 января 2013 года их 263. Гемофилия: 2931 пациент был, стало 7878. Гипофизарный нанизм: было 664 человека в 2008 году, сейчас 3778. Выявляемость говорит и о росте квалификации врачей. Наконец-то стали диагностировать данные заболевания. Ведь действительно проблема и в диагностике. Иногда врач теряется, что такое у пациента, и это вполне оправдано. Некоторые спрашивают: «Елена Анатольевна, в российском перечне 230 заболеваний, а в мире их несколько тысяч насчитывается». Здесь абсолютно правильно прозвучало: юридически орфанное заболевание только тогда может быть внесено, когда есть его диагностика, когда оно зафиксировано специалистом. Действительно, не всегда еще уровень наших специалистов позволяет некоторые заболевания диагностировать. И по муковисцидозу, который был включен также в 2008 году в программу, динамика тоже налицо. В 2008 году 899 пациентов, а к началу 2013 года их 2770. Конечно, встает вопрос. Сейчас диагностируется порядка 180 (у нас тоже есть предварительный регистр). К середине 2013 года у нас такие данные по МПС: 1 тип – 66 человек, 2 тип – 69 человек и 6 тип – 35 человек. Наша цифра близкая к количеству, которое прозвучало. Опять возникает вопрос: сейчас такая цифра, а какова будет динамика? Какие средства понадобятся? Когда говорят, что есть проблема в регионах, наверное, не правильно принимать такие законодательные акты, правоприменение которых нужно родителям и близким доказывать в судах, что их необходимо исполнять. Ситуация реально такова. Снежана знает и о другой ситуации, письма тоже присылали. Когда реально возникает проблема с финансированием, и здесь еще была бы более драматическая журналистская ситуация, если бы в этом зале помимо родителей пациентов с редкими заболеваниями, сидели бы родители тех детей и не только, у которых онкозаболевания, у которых сахарный диабет. Проблематика с финансированием в том числе как раз идет, когда в лечебном учреждении происходит такое, что один пациент с редким заболеванием и на него надо 30 млн. в месяц, и лежат сотни с другими диагнозами. И здесь возникает парадоксальная ситуация, когда врачи начинают уговаривать родителей отказаться от лечения в пользу других пациентов. Это еще более драматично.

Поверьте, сегодня у нас на повестке дня МПС, у нас на подходе есть не только это заболевание, есть и другие заболевания, которые требуют серьезных финансовых вложений, которым необходимо уделять внимание с точки зрения финансирования, и перенос на федеральный уровень связан только с одним: где взять деньги. Во-первых, я хочу точно сказать, что никогда Минздрав не будет отказываться от софинансирования программ, и поэтому наверно нужно выстраивать их таким образом, чтобы просто они вместе продвигались, и если есть какие-то пути продвижения, то давайте вместе принимать решение.

Сидящие в этом зале журналисты, мы встречались и в Доме журналистов, действительно, когда ты можешь только написать, что это региональное финансирование, что ваши региональные минздравы должны найти деньги и в рамках законодательства профинансировать и абсолютно опять столкнуться с ситуацией, когда будет вынесено судебное решение, но родители реально не получат финансирования, потому что нет этих денежных средств. И Елена Анатольевна точно также сострадает, и у меня нет возможности вытащить свои финансовые средства, я не так много получаю, чтобы профинансировать это лечение. Поэтому, безусловно, эта проблематика комплексная. Сегодня мы говорим о том, что по данному вопросу мы примерно знаем, какое количество средств тратится на МПС и абсолютно верная цифра называлась, это порядка 3,5-4 млрд. рублей, но мы должны понимать, откуда эти деньги могут быть взяты. Мы в Минфин обращались с тем, чтобы включить это заболевание, чтобы оно было профинансировано. Второй путь, который есть, который мы тоже будем прорабатывать, это, как сегодня прозвучало, «отжать фарм». Но здесь тоже нужно отжимать очень аккуратно, потому что сейчас для нас стоит дилемма: включить ли препараты, которые используются для лечения орфанных заболеваний, потому что у нас еще только статус самого орфанного препарата предложен в законопроект, в Перечень жизненно необходимых и важнейших лекарств, чтобы хотя бы фиксировать цены, или не включать. Фармкомпании могут повести себя таким образом: вы нас зарегистрируете по цене, которая нас не устраивает, потому что вы будете мониторить, а мы имеем там льготы, а у вас ничего, поэтому вы нас зафиксируете на том уровне по мониторингу в странах и в итоге нам не выгодно на вашем рынке работать. Я уже несколько раз сталкивалась с этой проблемой, когда, например, препараты йода ушли с нашего рынка, потому что невыгодно их сюда поставлять. И тогда придется всем родителям бегать в поисках по всему миру, чтобы ввозить сюда препараты, как Снежане приходилось делать. У нас ведь еще одна хорошая идея, когда есть возможность ввезти незарегистрированные препараты, это плюс, которого добились как раз пациентские организации. Многим компаниям не выгодно сейчас регистрировать по тем процедурам, которые действуют, препараты в РФ. Потому что нет преференций в отношениях. Мы только это прописываем и вводим в законопроект отдельную процедуру для орфанных препаратов, когда можно принимать в зачет клинические исследования, которые были проведены за рубежом. Второй путь: в ближайшее время мы соберем представителей фармкомпаний, они во многом, конечно же, являются единственными поставщиками, и хотим проговорить возможность заключения прямых контрактов, когда речь идет о фиксации цены и определенных гарантиях по ценообразованию, но в то же время и возможности определенных поставок в течение времени. Это тоже возможная ситуация, потому что Минэкономразвития подтверждает, что договора-оферты никто еще не запрещал. Этот разговор назрел. Мы должны представлять те финансовые риски, которые могут возникнуть, чтобы мы реально вышли уже с предложением, различным и многогранным, о том, какие затраты это потребует, что можно здесь предложить. Вот, наверное, основные наши моменты.

Мы, конечно же, поддерживаем то, чтобы во многом проблемы в отношении орфанных заболеваний решались комплексно, но опять же не только на центральном уровне. С одной стороны, централизация хорошо, мы можем существенно те же цены снижать, но у нас есть возможность работать с регионами – это наша главная обязанность. Мы должны проговаривать с ними возможность централизованных поставок и закупок в рамках нескольких регионов, это тоже возможные ситуации. Но опять же, если все только централизовывать, то получится как у плохого менеджера, когда у него все сотрудники, которым все время надо говорить, что делать, как делать и когда делать. И руководитель только один руководит. А мы должны приучить, чтобы в каждом месте, в каждом регионе не ездили всякий раз в Москву, чтобы здесь им по голове стучали, а чтобы в каждом регионе нормально функционировала система здравоохранения, чтобы не надо было обращаться каждый раз наверх и контролировать работу на местах. Конечно, это во многом работа с людьми, как люди на местах относятся к тому, что им поручили. Нужно просто чувствовать, на каком ты месте находишься, и чувствовать боль каждого человека. Поверьте, эта боль для нас небезразлична.

ВП: Можно ли то, что Вы говорили, резюмировать со словами «денег все равно на всех не хватит»?

ЕМ: Да, конечно.

ВП: Правильно ли я понял, что вы не считаете федеральную программу некоторой панацеей, которая может разрешить проблему хотя бы МПС?

ЕМ: Если говорить только в отношении одного заболевания, да, это возможно решит проблему. Но если говорить в целом об орфанных заболеваниях и пациентах не только с этой патологией, я могу Вам ответственно заявить, что помимо этого заболевания на подходе уже как минимум три нозологии, которые стремятся к тому, чтобы их финансировали на федеральном уровне, потому что действительно речь идет об очень больших средствах в рамках региональных бюджетов. И действительно мы сталкиваемся с ситуацией, которую сегодня одна из мам озвучила, когда пытаются родителям покупать квартиры в Москве и области и вывозить их сюда. Это обходится дешевле региону. Мы уже получаем письма из Москвы и Московского региона, что у них количество пациентов с орфанными заболеваниями с начала года на несколько сот увеличилось.

← Назад к видео

ДЕВЯТАЯ ЧАСТЬ

Александр Потапов – депутат Государственной Думы: «Недостатки социальной политики государства и профилактика орфанных заболеваний».

Александр Потапов: У меня, как у депутата Госдумы от фракции Компартии, не радужное мнение о состоянии здравоохранения в стране и в городе. Приходится заниматься некоторыми вопросами.

Здесь у нас особое направление, и в этом отношении я с огромным уважением отношусь к журналистам, которые поднимают эту тему, к родителям и общественникам, которые этой темой живут, самоотверженно толкают наш очень тяжелый паровоз, который в этом отношении движется медленно. На этих днях исполнилось два года с тех пор, как впервые в отечественной юридической практике, в законе об охране здоровья были закреплены права на медицинское обеспечение пациентов, больных орфанными заболеваниями. Мы опоздали очень намного, по сравнению с капиталистами – американцами (80-е годы) и европейцами (начало 90-х годов), но сейчас, по крайней мере, государственные гарантии у нас существуют. Но теперь за государственной гарантией должна последовать государственная политика в этом вопросе. Вот здесь волшебную цифру «24» называли – это заболевания, которые вошли в перечень и представляют угрозу жизни, но реально их порядка двухсот, а может и больше. По европейским каналам их вообще 4000. В связи с этим мне важно понять: существует ли у нас сегодня какой-то замкнутый комплекс, когда в одном блоке работают и государственные органы, и министерства, существует ли объединенная информационная поддержка и база. И мне важно понять, этот в несколько раз рост обнаруженных больных пациентов – это что? Повышение квалификации врачей, которые диагностируют эти заболевания, или это какие-то у нас в стране техногенные катастрофы, а многие заболевания носят генетический характер, который приводит к какому-то механизму, когда эти заболевания увеличиваются. Это все разные вопросы.

Если существуют благотворительные организации, то низкий им поклон, что они этим занимаются. И если государство в связке с ними работает, значит, это то, что нам нужно. Я бы хотел сказать, что мы должны учитывать, что у нас есть национальная стратегия действий в интересах детей на 2012-2017 гг. Она была утверждена в 2012 году. То, что сейчас специалисты говорят по регистру, здесь четко записана «необходимость создания федерального регистра детей с редкими заболеваниями и организация адресного финансирования лечения таких детей за счет бюджетных ассигнований ФЕДЕРАЛЬНОГО бюджета, согласно этому регистру». То есть это то направление, в котором в принципе призвано руководством страны, руководством здравоохранения нам двигаться. Не все там, на мой взгляд, адекватно и соответствует моим представлениям развития. Я, например, не считаю, что нам сейчас, как предусмотрено в одном из пунктов этой стратегии, можно использовать материнский капитал на оплату дорогостоящего лечения ребенка. Материнский капитал – это развитие, жилье, это все было определено. Государство должно свои обязанности по лечению таких больных выполнять отдельно и независимо от материнского капитала. Конечно, должны быть программы по всем этим вопросам. Это право на получение бесплатной медпомощи должно действовать без судов, без тех мучений, которые вам пришлось претерпевать и преодолевать. И еще. Благотворительность это хорошо, еще раз спасибо тем людям, которые этим занимаются, но, на мой взгляд, мы все, как граждане, должны не расхолаживать государство. Государство должно исполнять свои функции. И бюджет на медикаменты для детей с орфанными заболеваниями должен выделяться на федеральном уровне. Я понимаю так, вот Виктор Владимирович приводил примеры, что огромное количество регионов или не отвечают на этот вопрос, или говорят, что у них нет денег, а на практике непонятно, насколько они вообще идентифицировали своих больных и потребность в деньгах. И наверное врачи знают лучше меня о том, что по этим заболеваниям нам нужно двигаться вперед. Я бы считал, что можно на международном уровне какой-то решительный протест заявить, если нас не пускают в качестве врачей обучаться и принимать участие. Мы должны развивать нашу специализацию в этом направлении и в дальнейшем развивать профилактику орфанной заболеваемости. Общая профилактика любых заболеваний, всем известно, дает эффект, значит, профилактика орфанных заболеваний тоже эффективна? Нам нужны специалисты. У нас Российская Федерация, по Конституции, – социальное государство, если мы будем создавать эти программы и выполнять их, тогда мы свою функцию перед обществом, перед родителями, перед больными детьми, которые должны быть полноценными членами общества, выполним только при таких условиях.

← Назад к видео

ДЕСЯТАЯ ЧАСТЬ

Виолетта Владимировна Кожерева – президент фонда «Подсолнух»:
«Проблемы информирования российских врачей в области диагностики и лечения орфанных заболеваний».

Виолетта Кожерева: Я бы хотела в продолжение выступления Елены Анатольевны добавить, что в определенном смысле федеральный бюджет несет нагрузку за лечение детей с жизнеугрожающими заболеваниями.

Если мы будем говорить о пациентах с вариантом ювенильного ревматоидного артрита, то за дорогостоящей терапией они приезжают в федеральные центры. Потому что в регионах они лечения не получают.

Из шести зарегистрированных в России дорогостоящих генно-инженерных биологических препаратов самый дорогой – эларис. 600 тыс. рублей одна инъекция. Все 13 детей, которым этот препарат назначен в силу жизненных показаний, получают его за счет федерального бюджета по квоте в НЦЗД и в НИИ гематологии. Отказ регионов финансировать лечения зависит не от того, насколько оно дорогостоящее.

Если мы возьмем другую нозологию – дефект в системе комплемента, наследственный ангионевротический отек – там существует два типа терапии: долгосрочный и купирование острых приступов. Долгосрочная профилактика отека, простите за сравнение, копеечная по сравнению со множеством других нозологий. Если мы говорим про анаболические стероиды, то это, в зависимости от региона, аптеки продают от 3 до 7 тыс. рублей, если мы говорим про аминокапроновую кислоту в порошке, то это 60 рублей. Да, есть достаточно дорогие два препарата скорой помощи, которые могут купировать развитие жизнеугрожающего отека и спасти пациенту жизнь, они не применяются ежедневно. Один из них, феразир, стоит 100 тыс. рублей, а второй – беренерт – почти вдвое дешевле, но его даже производители не привозят в Россию, потому что нет спроса, врачи его не назначают. И тут мы возвращаемся обратно к проблеме диагностики. Все редкие заболевания, даже из списка «24» диагностируются по-разному. В реестре института иммунологии, который ведет своих пациентов с ангионевротическими отеками, порядка 110 пациентов. Детей, по нашим данным, от тех родителей, которые обращаются к нам в благотворительный фонд, и тех, кого мы знаем со стороны пациентской организации, пять. Трем из них назначен феразир. Получает его только девочка в Московской области. При этом одна из трех девочек-подростков была диагностирована, когда мы собирали благотворительные средства для того, чтобы помочь другой. Мама увидела то же самое чудовищно отекшее лицо, услышала про четыре операции, которые перенесла девочка в 14 лет, потому что ей всякий раз разрезали живот в измайловской больнице и зашивали обратно, она услышала название центра, где диагностировали девочку, приехала туда с ребенком, и ей поставили диагноз.

В другом регионе Калининградской области главный аллерголог Минздрава впервые от нас услышал о том, что существует перечень жизнеугрожающих заболеваний, что наследственный ангионевротический отек туда входит, что вообще этих пациентов почему-то, если они даже не инвалиды, государство обязано лечить. Мне кажется, что в первую очередь здесь реальна проблема доступности информации и для врачей, и для пациентов. И это самая чудовищная проблема. Да, мы – и сотрудники благотворительных фондов, и пациентские организации – можем объединяться, активизироваться, мы можем поддерживать наших пациентов и помогать им отстаивать свои права, уж коли так. С одной стороны, вчера Вероника Игоревна, выступая здесь же в РИА-новостях, сказала, что открылся Всероссийский Конгресс пациентов и достаточно законодательной базы для того, чтобы регионы ее выполняли. Мы готовы с этим согласиться, но кто-то должен пациентам рассказывать о том, что у них есть эти права. По 323 закону…

Елена Максимкина: А по-вашему кто должен пациентам рассказывать?

ВК: Вот если мы посмотрим в 323 федеральном законе записано, что «информированность о способах лечения и в том числе способах его получения лежит на лечащем враче». Это прописано в законе, но каким-то образом все-таки институт лечащих врачей находится в ведении Минздрава. Мы понимаем, что финансирование – это очень острый вопрос, но его можно решать из другой страны в том числе, и здесь это не очень затратные с точки зрения бюджета вещи.

ЕМ: Мне трудно представить, что Минздрав должен врачам рассказывать то, что они изначально знают: что они должны информировать своего пациента о том способе лечения, который максимально является для него эффективным. А если мы говорим о квалификации врача, его желании обучаться и развиваться в своей профессии – для врача это первоначально и первостепенно. В настоящее время делается максимально для того, чтобы были и программы учебные приближены для того, чтобы было развитие. Насколько у врачей самих есть стимул развиваться? За каждого человека отдельно, индивидуально, Минздрав ответить не может. Если перед нами сидят врачи, которые востребованы, готовы и исполняют, но есть врач, который и не хочет, и не делает, и наверное профессионально добавляет ту ложку дегтя, которая есть в бочке меда тех врачей, которых мы каждый раз награждаем на премии «Призвание» и стране показываем. На самом деле поиск информации, развитие – это святая обязанность врача, и в то же время я тоже не думаю, что в настоящее время у врача, также как и для моих коллег-провизоров обязательно непрерывное профессиональное развитие в течение всей жизни и обязательное участие. То, что редкие заболевания преподаются на циклах повышения квалификации, это обязательно. У нас последнее время и конференции по этой проблематике проводятся, и постоянно эта тема дискутируется, т.е. эта проблема носит уже не закрытый, а открытый характер. Поэтому информированность есть. А вот то, что вы затронули, что пациенты не вносятся в регистр, сегодня на это ответ был дан всеми, кто здесь выступал: потому что нет лечения, «а зачем я буду своего пациента вносить? Я начну его убеждать, что он не получит лечения». Вот как часто врач и размышляет. Зачем мы получим в регионе проблему, поставим кого-то на учет, их же надо обеспечивать лекарственными препаратами. А здесь, когда действительно действует государственная программа, когда препараты будут закуплены, естественно есть стимул к тому, чтобы эти пациенты выявлялись надлежащим образом. Поэтому проблема комплексная: она сразу затронет и выявляемость, и возможность оказания помощи, но, на наш взгляд, на первое место выступит экономическая проблема. Если нас Госдума при принятии бюджета будет поддерживать, чтобы средства выделялись больше на программы, мы только будем «за».

↑ Наверх

Только благодаря вашей помощи мы помогаем лечить детей. Фонду нужны и средства для развития – чтобы расширять спектр диагнозов, с которыми работаем, поддерживать новые методы лечения, распространять медицинские знания, за качество и достоверность которых мы ручаемся. Любое ваше пожертвование поможет нам лучше, полнее, быстрее выполнять наши задачи. В нынешнее сложное время нам особенно нужна ваша поддержка – подписка на ежемесячный платеж или любое разовое пожертвование. Спасибо!

Поддержать Русфонд