Попытка примирения

Могут ли волонтеры и чиновники сотрудничать

Валерий Панюшкин,
специальный корреспондент Российского фонда помощи (Русфонда), руководитель проекта «Русфонд.Право»

Соперничество и даже вражда общественных активистов и государственных служащих стали у нас чуть ли не нормой. Помните же, как волонтеры Крымска обвиняли коммунальные службы как минимум в халатности, а те волонтеров - в политиканстве и показушности? Проект Русфонда «Русфонд.Право» призван защищать права детей от произвола чиновников. Но жизнь богаче. Нередко людям и их детям в трудной ситуации нужен не адвокат, чтобы защищать их интересы в суде, а переговорщик, способный преодолеть недоверие государства по отношению к гражданам и граждан – по отношению к государству. В этих случаях мы становимся переговорщиком.

В Русфонд обратилась Наталья – слабовидящая одинокая мать троих детей. Вернее, даже не сама обратилась, обратились молодые волонтеры, которые помогают почти слепой женщине вести хозяйство – моют пол, ходят за продуктами… По словам волонтеров, старший сын Натальи что-то там нахулиганил, как это случается с подростками, и вот органы опеки собирают комиссию, грозятся прийти к Наталье, провести ревизию, составить акт о жизни детей в неподобающих условиях и изъятии детей.

Когда юрист «Правонападения» Светлана Викторова консультировала Наталью, женщина была в состоянии, близком к истерике, говорила, что детей никому не отдаст, рассказывала, как из последних сил делает все возможное… Потребовалось немало терпения, чтобы увести разговор от этих эмоциональных аргументов и свести к аргументам юридическим. Наталья получила подробные инструкции о том, на что органы опеки имеют право и на что права не имеют (например, не имеют права войти в квартиру без согласия хозяев). Женщине было разъяснено, как отвечать на вопросы и каких документов требовать. Она успокоилась, и на следующий день визит сотрудников опеки прошел гладко: посидели, поговорили, согласились, что ситуация трудная, но ни акта никакого составлять не стали, ни детей изымать – тем более.

Можно было праздновать победу и публиковать в «Ъ» реляцию о том, как мы героически отстояли право детей не расставаться с матерью и как мы осадили зарвавшихся государственных чиновников. Это всегда очень выгодно – публиковать победные реляции. Но ощущения победы не было.

Для очистки совести мы позвонили в органы опеки, тому самому инспектору, которая ходила к Наталье. Инспектор оказалась вменяемой женщиной. Сказала, что очень, конечно, сочувствует Наталье, что трудно даже вообразить, каково это почти слепой женщине воспитывать троих детей в одиночку. Но, сказала инспектор, эта семья в их районе – самая проблемная. Старший мальчишка совсем отбивается от рук. И что делать? Ужасно разлучать мать с детьми, но что же делать, если… Тут опять потребовалось терпение, чтобы увести разговор от эмоциональных терминов и привести к терминам юридическим и человеческим.

На третий день мы опять позвонили Наталье и спросили, как она сама думает: справляется ли с детьми? И вот в чем разница между нами и сотрудниками опеки – Наталья уже доверяла нам. Сотрудникам опеки она бы ни за что этого не сказала, боясь, что отнимут детей. А нам – мы ведь помогли ей детей отстоять – Наталья сказала честно, что не справляется, особенно со старшим. Наталья стала говорить, что мальчишке нужна дисциплина, что вот хорошо было бы отдать его в кадетский корпус, но у парня слабое сердце (до сердечного приступа надышался клея), так что в кадетский корпус, скорее всего, не возьмут, тогда хотелось бы отдать в хороший интернат на пятидневку, но с интернатом беда, потому что надо собрать и заполнить кучу документов, а Наталья ничего не видит. К тому же, совершенно непонятно, как мальчик будет ездить из интерната на выходные к матери, а ведь если не будет ездить домой, то это ведь все равно как совсем отдать ребенка, ну и чем это отличается от изъятия его из семьи?..

Наталья говорила, говорила – долго говорила все то, что не осмеливалась уже пару лет говорить сотрудникам опеки. Потребовалось терпение, чтобы рационализировать ее слова. Стало быть, волонтеры не так нужны ей, чтобы мыть пол, как чтобы выяснить, берут ли в кадетские корпуса хулиганов со слабым сердцем, чтобы найти кадетский корпус или хороший интернат, куда мальчишку возьмут, чтобы помочь Наталье собрать и заполнить документы, чтобы придумать, кто мог бы забирать его из интерната по пятницам и отвозить в интернат в понедельник утром. Это не простая задача, но выполнимая.

Мы опять позвонили в органы опеки и спросили, считают ли они правильным определить Натальиного старшего мальчика в кадетский корпус или интернат на пятидневку, готовы ли помочь. Инспектору опеки идея показалась блестящей. Она обещала всяческую помощь, правда, в основном, бюрократическую – писать официальные письма. Мы не стали спрашивать, неужели не нашлось у местных властей работника, чтобы помочь Наталье собрать документы. Она ведь, правду сказать, и не просила помощи. Чтобы попросить, надо доверять тому, у кого просишь.

Мы стали механизмом доверия между Натальей и госслужбами. Теперь посмотрим, удастся ли нам это доверие оправдать. Если разрулим ситуацию, значит, сотрудничество волонтеров и госслужащих возможно. Если не разрулим – все равно возможно.

Просто, значит, мы плохо работаем.