Жертвователи и жертвы

Почему частный фандрайзинг в соцсетях становится черным

Виктор Костюковский,
специальный корреспондент Российского фонда помощи (Русфонда)

В эти дни в социальной сети «ВКонтакте» идет война. Обе группы неприятелей, назовем их блогерами и сборщиками, обвиняют друг друга в самых страшных смертных грехах, даже в гибели детей. Снайперские попадания сменяются пальбой в белый свет как в копеечку. Дуры-бомбы, накрывая виноватых, не щадят и правых. Имеются раненные подозрениями и контуженные нецензурной лексикой. Есть и реальные потери. Ведь это война людей вокруг сборов пожертвований на лечение тяжелобольных детей. Вот дети-то и становятся жертвами.

Эти люди называют себя волонтерами. В российском законе о благотворительности такого слова нет. Есть синоним, вернее, перевод с французского: «добровольцы». Это, цитирую закон, «физические лица, осуществляющие благотворительную деятельность в форме безвозмездного выполнения работ, оказания услуг…». Но из всех видов работ и услуг люди, о которых идет речь, выбрали для себя один вид: сбор денег.

В странах, где благотворительность укоренена прочнее и глубже, чем в России, этот вид деятельности называется частным фандрайзингом, и есть такая профессия – фандрайзер. У нас деятельность есть, а профессии, по крайней мере, официально, нет.

Волонтеры в тех странах не деньги собирают, а, фигурально выражаясь, больным ребятишкам попки вытирают. Заботятся о больных и бездомных, выхаживают детей и стариков, помогают врачам и социальным службам. Денег за это не получают, хотя в США, к примеру, их работа засчитывается в трудовой стаж. У нас тоже есть примеры настоящего волонтерства: деятельность Елизаветы Глинки (доктора Лизы) и ее «Справедливой помощи», самоотверженный и мало кому известный труд волонтеров «Адвиты» и некоторых других фондов. Есть такие волонтеры и в социальных сетях, мы видим эффект от их подвижничества.

Но сейчас все-таки не о волонтерах, а именно о частных фандрайзерах, которых у нас как бы нет, и потому будем пока называть их по-русски – сборщиками. Суть интриги такова. Люди в социальных сетях объединяются в благотворительные группы и организуют, порой успешно, а иногда и не очень, сборы пожертвований. Их оппоненты, условно назовем их блогерами, замечают, что деньги сборщики почему-то собирают не только на банковские счета родителей больного ребенка, но и в свои электронные кошельки и на свои номера мобильников. Отчетность в группах мутная, и это наводит на мысли о присвоении и откатах. Кроме того, по мнению блогеров, сборщики, заинтересованные в максимизации сборов, подталкивают родителей к лечению только за рубежом, убеждая, что российские врачи «по определению не заинтересованы в положительном исходе лечения» (это цитата). И вот под влиянием будто бы сборщиков мать прерывает химиотерапию онкобольного ребенка и, дожидаясь пожертвований, упускает время. И ремиссия сменяется рецидивом, и ребенку не помочь уже и за рубежом.

Ну, то есть натуральный черный фандрайзинг.

А сборщики тоже в долгу не остаются: блогеры, мол, своими псевдоразоблачениями («А где доказательства?!») подрывают всю российскую благотворительность, и это из-за них умирают дети!..

Легко сказать: истина посредине. Знаете, когда в ответ на вопросы и даже обвинения блогеров сборщики не гнушаются вот таким аргументом: «Пошла на х… тупая п…!», когда так пишет одна женщина другой, то мне уже не верится ни в благородство, ни в чистоту помыслов этой добровольной помощницы больных детей.

Об этой войне я говорил с одним из крупных сетевых волонтеров (участник 300 благотворительных групп) и создателем в Великом Новгороде фонда «Чужих детей не бывает» Виктором Пахомовым. Вот его мнение:

– Волонтер-одиночка – это нонсенс. Когда он добровольно работает при фонде, больнице, хосписе, детдоме, – понимаю. Даже при социальной сети. Но в таком случае администрация сети так же, как фонд, больница или хоспис, должна контролировать эту деятельность, отвечать за нее. Я участвовал в выработке правил для благотворительных групп в сети «ВКонтакте». Они регулируют порядок сборов, отчетов и оформления документов, они даже содержат этические нормы. Беда в том, что правила не обязательны. Они не закон, за нарушения не накажешь.

Результаты тысяч фандрайзинговых акций в России ежегодно исчисляются сотнями миллионов рублей. Фандрайзингом у нас теперь вовсю занимаются не только социально ориентированные, как принято отмечать во властных структурах, благотворительные фонды, но и активные граждане, в том числе неочевидной социальной ориентации. И вот вопрос: разве сбор пожертвований не должен регулироваться законом? В таком регулировании нуждаются не только частные фандрайзеры, которых у нас стыдливо зовут волонтерами или – другая крайность – черными фандрайзерами. В таком регулировании, в поправках к закону о благотворительности нуждаются и НКО, и фандрайзинговые благотворительные фонды. В Великобритании, к примеру, гражданское общество, опираясь на закон, давно сформулировало правила партнерства НКО и частных фандрайзеров, вплоть до процентных ставок со сборов.

Так разве наш частный фандрайзер не должен точно знать, что нельзя, а что можно, и что ему законно полагается? Но профессии и законного понятия «фандрайзер» в России еще нет. А для сборщика закон не писан. Значит, и войны неизбежны.