Колонка «Ъ»

Особенная консультация

Выдающийся английский хирург Имран Муштак – в Москве

Имран Муштак,
детский хирург-уролог

Профессор Имран Муштак, известный хирург-уролог, практикующий в лондонской клинике «Портланд Хоспитал», успешно исправляет редкие и сложные пороки развития у детей. Он один из немногих врачей в мире, кто выполняет процедуру Келли – сложную многочасовую операцию, позволяющую значительно улучшить качество жизни ребенка с тяжелой патологией мочевой системы. Благодаря поддержке Русфонда у него оперировались и российские дети. В минувший уикенд доктор Муштак впервые побывал в Москве. Наш корреспондент Людмила Потапчук расспросила его о русских пациентах, о редких операциях и о Москве.

– Вы в первый раз в Москве. Как вам здесь нравится?

– Да, я здесь впервые. И мои впечатления очень отличаются от того, что я ожидал здесь увидеть. Честно говоря, я был удивлен. Москва напомнила мне Лондон – это многонациональный город, а люди очень отзывчивы и открыты. Вопреки тому что мне говорили о Москве, я чувствую здесь себя вполне комфортно и безопасно.

– А что бы вы могли сказать о российской медицине?

– Мое мнение о ней в последнее время меняется. Раньше у меня было очень неблагоприятное впечатление, потому что все пациенты, которые ко мне приезжали из России, были, прямо скажем, неблагополучными, с осложнениями. Приходилось исправлять чужие ошибки. Но теперь я вижу и тех детей, которые получали достаточно качественное лечение в России. Не далее как вчера я побывал в одной из московских клиник, где осмотрел 20 маленьких пациентов (в том числе и с серьезными патологиями), которых лечили в России, и лечили вполне успешно. Так что некоторым детям вполне могут помочь и здесь. Но 10–12 пациентам я бы рекомендовал лечение в нашей клинике. Я очень надеюсь, что Русфонд поможет этим детям приехать лечиться к нам в Лондон, чтобы они потом могли вернуться если не совсем выздоровевшими, то по крайней мере значительно улучшившими качество жизни.

– Почему вы как врач выбрали именно эту специализацию – детский уролог?

– Это не столько я выбрал, сколько другие выбрали за меня. Я вообще-то собирался заниматься трансплантацией печени в педиатрии. Но когда я после обучения вернулся в свою больницу, мои коллеги увидели во мне как раз уролога. Так бывает – мы планируем жизнь поэтапно, а потом все внезапно меняется. Я верю в судьбу. Не случайно же я оказался именно в то время и в том месте, где работал мой наставник, который как раз уходил на пенсию. Теперь я провожу детям процедуру Келли, очевидно, что я в этом успешен, значит, я нашел свое место в жизни.

– Вы используете уникальную методику, которая дает прекрасные результаты. Распространяется ли она в мире?

– Мы многое делаем для того, чтобы ее распространять. Я езжу по всему миру, встречаюсь с врачами, обучаю их, обсуждаю с ними методы работы. В больницу, где я работаю, приезжают врачи из разных стран, чтобы учиться. Моя позиция такова: если я что-то умею делать хорошо, то я должен делиться этим умением с другими. Надо признаться, что не все хирурги настолько открыты. Некоторые, хотя и могут делать потрясающие вещи, не считают нужным учить этому других. Они хотят, чтобы все считали их лучшими, неповторимыми, хотят, чтобы только они имели возможность делать подобного рода операции. И таких хирургов очень много.

– А российские врачи интересуются вашей работой?

– Конечно. Я вчера встречался здесь с врачом, который был в Лондоне и в течение шести месяцев учился у меня. Он смог приехать в Англию и пройти у нас стажировку благодаря финансовой поддержке государства. Я увидел, что сейчас он практикует в России то, чему научился в нашей больнице. Но российская система здравоохранения устроена так, что внедрение любого новшества – это потенциальная проблема. Верхи очень жестко контролируют то, что делают низы. В таком подходе есть и положительные, и отрицательные стороны. Насколько я себе представляю ситуацию, в России сейчас переходный период, время перемен. Но те, кто способен что-то изменить в вашей стране, в ее здравоохранении, – это не врачи. Это мамы и папы, это взрослые пациенты. Сейчас на дворе время высоких технологий, время доступного интернета, сейчас намного легче узнавать что-то новое. Люди читают о современных методиках, общаются онлайн, узнают о медицинских инновациях и хотят их доступности для себя и своих детей.

– Часто наши врачи упрекают нас в том, что мы отправляем детей лечиться за границу, считая, что могут лечить те же заболевания ничуть не хуже. Как бы вы ответили на эти упреки?

– Я сам врач и прекрасно понимаю ощущения российских коллег. Конечно, нечасто случается, что мои пациенты уходят от меня к другим врачам, но и такое тоже бывает. Никто не идеален, и я тоже не во всем успешен. Но если я понимаю, что в данной ситуации другой доктор справится с лечением лучше меня, я буду только рад за пациента, который к нему ушел. Если твой пациент пошел к другому доктору, вылечился и вернулся домой здоровым – что в этом плохого? Самое важное – это интересы ребенка. Надо понять, что важнее – ребенок или твоя гордость. Если же говорить об операциях, которые мы практикуем в нашем госпитале, – мы делаем их постоянно, по 20–30 каждый год. Чтобы у хирурга блестяще получалась его работа, ему нужно очень много практиковаться. У многих ли российских хирургов есть возможность такой практики?

– Насколько мне известно, процедуру Келли практикуют в Англии, в Австралии. А почему ее не делают повсеместно, почему она непопулярна, скажем, в США?

– Мы должны понимать, что состояние, при котором пациенту показана процедура Келли, – это очень редкое состояние. А сама процедура Келли – это крайне трудная операция, особенно если речь идет о мальчике. Чтобы самостоятельно ее проводить, нужен огромный опыт. Представим себе Нью-Йорк: это огромный город, там очень много больниц – и во всем городе проводятся одна-две такие операции в три-четыре года. Как можно хирургам достичь успеха, если они делают процедуру Келли настолько редко? Более логичной представляется ситуация, когда существует одна централизованная больница, где подобное практикуют и куда везут детей со всей страны. В той же Австралии процедуру Келли делают в одном-двух госпиталях в Мельбурне. Что же до американских врачей, то там у них здравоохранение еще менее гибкое, чем в России. Если кто-то наверху задал жесткие правила, для того, кто ниже, очень трудно от них отойти. И потом, американцы очень любят дарить миру новые идеи – и очень не любят признавать идеи извне.

– Врачей вашего уровня, применяющих собственные передовые методики, часто обвиняют в том, что их интересуют не пациенты, а «особые сложные случаи». Должен ли врач с пациентом, особенно с ребенком, быть в каких-то личных, человеческих отношениях?

– Безусловно, должна быть связь между тобой и ребенком. Установление контакта – это очень важный этап. Врачу нужно работать над отношениями с пациентом-ребенком. Мы должны делать все, чтобы каждый ребенок ощущал себя особенным. Да и каждый родитель тоже. У меня тысячи пациентов, но когда я нахожусь с конкретным ребенком в палате, я делаю все, чтобы дать ему понять: он единственный и неповторимый.

– Кто из маленьких российских пациентов вам особо запомнился?

– Разумеется, я помню очень многих – и буду помнить их всегда. Например, вчера мы встречались с Гором – он был одним из первых российских детей, которые у меня лечились благодаря поддержке Русфонда. Мы знаем его печальную историю – он много лет прожил в детском доме. Сейчас я вижу, что он превращается в чудесного юношу.

– У него теперь есть мама.

– Да, у него есть мама, и его жизнь очень сильно изменилась. Мы не можем предугадать, как у него все будет складываться в будущем, но сейчас у него есть любовь его мамы, у него весьма неплохое качество жизни, а главное – он очень оптимистично настроен. Я с радостью встречался бы с ним еще и еще, чтобы видеть перемены, которые происходят в его жизни. Еще я помню Мишу, Дашу, Полину. Все эти дети – особенные, каждый по-своему.

Фото Алексея Николаева