Опасность зарыжения
На рыжих лекарства действуют не так, как на всех. Про это есть целая наука – фармакогенетика
Фото: Unsplash.com
Сейчас это уже не так заметно, но я сам изначально рыжий. Меня в детстве дразнили: рыжий, дескать. Возразить было нечего. Я мечтал: вот бы все осталось как сейчас, только волосы у меня стали бы черные. Вот оно счастье, совсем рядом. Но недоступное. Ведь мальчики тогда волосы не красили.
Примерно к середине школы претензии к моим волосам как-то сами собой сошли на нет. Зато я стал обнаруживать области, где со мной действительно было что-то не то. Болезни со странными симптомами. Например, очень болит живот, но, если лечь на него и выпить стакан горячего чаю, все сразу проходит. И так много раз. Непонятные отношения с температурой – то мерзнешь, когда всем тепло, то наоборот. И еще более непонятные – с лекарствами: снотворные не усыпляют, обезболивающие не обезболивают...
Все это до сих пор так, и я всегда верил, что это связано с рыжестью. Даже врачи говорят: тяжелее всего лечить, во-первых, других врачей, а во-вторых – рыжих. Думаете, шутят? Можно проверить.
Самое раннее из серьезных клинических исследований про рыжих и лекарства, которые мне удалось найти, было сделано всего 16 лет назад. Удивительно, как исследователи всего мира оказались настолько нелюбопытны, что не провели его раньше. Наверное, мешали рациональные соображения: рыжие волосы не болезнь, рыжих мало, всего 1–2% населения Земли, не очень понятно, зачем этих людей специально изучать. И все-таки в 2004 году группа американских ученых решила сравнить, как реагируют на анестетики десять молодых рыжих женщин и десять такого же возраста брюнеток. Почему анестетики и почему только женщины? Слухи об особой чувствительности рыжих к боли – самая, на научный взгляд, правдоподобная из всех сплетен о них. А реакция на боль различается между полами, так что исследователи для простоты ограничились одним из них.
Боль трудно оценивать объективно. Обычно используют шкалу от нуля («вообще не болит») до десяти («такую сильную боль я еще никогда не испытывал»). Но десятка, а вместе с ней и остальная шкала, сильно зависит от того, через какие испытания женщине довелось пройти. Рожала ли она, насколько тяжело. Слишком много случайностей для такого небольшого исследования. Поэтому ученые ни о чем женщин не спрашивали, но давали им анестетик, постепенно увеличивая дозу, одновременно «осуществляли болезненную стимуляцию электрическим током» и наблюдали, при какой дозе подопытная перестанет дергаться.
Слухи подтвердились: чтобы перестать чувствовать укол тока, рыжим потребовалось в среднем на 19% больше анестетика. Я их понимаю.
«После публикации работы мы получили больше сотни писем от рыжих со всего мира, которые рассказывали, что анестезия на них вообще не действует или требуются огромные дозы», – писали ученые два года спустя, объясняя, почему они решили провести еще одно исследование. Теперь подопытных было 60 (по-прежнему только женщины), а параметров для оценки – гораздо больше.
Своеобразие рыжих снова триумфально подтвердилось.
Оказалось, что жар и холод они чувствуют намного острее обычных людей. А вот электрический разряд – примерно так же, как все, и это тоже хорошая новость: она подтверждает, что результаты первого исследования говорили именно о реакции рыжих на анестетик, а не о повышенной электрочувствительности. Исследования продолжаются. Выяснилось, например, что при слабой реакции на анестетики чувствительность к опиатам и другим анальгетикам у рыжих, наоборот, повышенная. Почему – никто не знает.
Рыжим есть чем гордиться. Мы оказались первопроходцами, первыми подопытными в науке, которая находится в процессе становления и называется фармакогенетика. Они изучает связь реакции на лекарства с генотипом пациента. Еще раз. Речь не о редких генетических заболеваниях. И не о генной терапии. Фармакогенетика исследует, как связана с генотипом человека его реакция на обычные, иногда давно известные лекарства от обычных болезней, учится предсказывать побочные реакции.
Рыжими становятся из-за определенных мутаций «гена рыжины» MC1R. Мутации рецессивные, их надо унаследовать от обоих родителей. Заодно с цветом волос они каким-то пока непонятным образом влияют на болевую чувствительность и на метаболизм лекарств в организме.
Фармакогенетика, конечно, не ограничивается рыжими. Хороший, не связанный с нами пример – реакция на некоторые препараты против свертывания крови. В зависимости от вариантов определенных генов у человека может не быть никакой реакции на эти препараты, а может от небольшой дозы начаться сильное кровотечение, рассказала мне Елена Гришина, исполняющая обязанности директора НИИ молекулярной и персонализированной медицины. Генотип часто влияет на «побочку». Например, тромбоз, который иногда вызывают статины – лекарства против атеросклероза, можно предсказать, сделав генетический тест, говорит Гришина.
Многие врачи считают, что за этой пока мало развитой наукой будущее: медицина идет к персонализированным лекарствам, а фармакогенетика – шаг на этом пути. Взять клинические исследования. Новые лекарства часто не оправдывают возлагавшихся на них надежд – например, потому, что помогают слишком немногим. В таких случаях иногда может помочь так называемый анализ подгрупп, объясняет Ольга Реброва, председатель московского отделения Общества специалистов доказательной медицины: исследователи пытаются найти общий признак у людей, на которых лекарство все-таки подействовало.
Сейчас нечто подобное пытаются проделать с COVID-19. Универсального лекарства от коронавируса нет, но исследователи пытаются связать эффективность тех или иных препаратов с генетическими особенностями пациентов.
В связи со всем этим у меня к ним просьба. Если во время клинических исследований какого-то многообещающего лекарства выяснится, что оно эффективно для статистически незначимых
1–2% участников, не бросайте работу. Присмотритесь к этим людям внимательно. Вдруг они чем-то друг на друга похожи?
Подпишитесь на канал Русфонда в Telegram — первыми узнавайте новости о тех, кому вы уже помогли, и о тех, кто нуждается в вашей помощи.
