Девочка и циклотрон

О Центре протонной терапии и роли судьбы в медицине

Медицинские технологии сейчас развиваются так быстро и так неравномерно, что роль случайности невероятно усиливается. Способ вылечить твою болезнь может возникнуть в самый последний момент, когда надежды, кажется, уже не осталось. Но чтобы лечение не только появилось, а стало доступным, еще много чего должно сойтись и совпасть. Наглядный пример – петербургский Центр протонной терапии, в котором побывал корреспондент Русфонда.

Сначала позади остался Дворцовый мост, потом Крестовский остров, затем и спальные районы, а за улицей с говорящим названием Глухарская Петербург вдруг исчез и начался лес, из которого торчат недостроенные дома. Но тот, который мне нужен, уже готов: Центр протонной терапии МИБС (Медицинского института имени Березина Сергея), первый в России клинический центр такого рода, открылся год назад.

Тут все необычно. Архитектура – коричневый верх и стеклянный низ здания. Гардероб, отсылающий к спортивному хобби основателя МИБС Аркадия Столпнера, гребца-байдарочника: комната с рядами шкафчиков, больше подходящих для экипировки команды, чем для одежды пациентов. Лестница на второй этаж поворачивает под странными углами и выводит прямо в сад, где живет семья черных обезьянок. Мы возвращаемся вниз и заходим в машинное отделение, по-другому не назовешь. Трубы и провода оплетают сооружение размером с двухэтажный дом, наверх ведут желтые пожарные лестницы. Сооружение мигает лампочками и сдержанно урчит. Технологический монстр называется гентри, весит 220 тонн, при этом может вращаться вокруг горизонтальной оси с точностью до каких-то крошечных долей градуса, а электричества потребляет как небольшой город – на миллион с чем-то долларов в год.

Голова «монстра» через потолок соседнего кабинета свешивается над гладким операционным столом. К столу аккуратно, но крепко прижата специальным ремнем маленькая девочка в белой маске. Девочку зовут Николия, она спит: ей нельзя шевелиться, иначе невозможно будет попасть невидимым лучом куда нужно, а промах смертельно опасен. Голова «монстра» крутится над девочкой так и сяк, как будто разглядывает, наконец замирает чуть сбоку. Проходит пара минут – и голова поднимается к потолку. Процедура закончена. Но что будет с большой неоперабельной опухолью в самой глубине мозга, в которую целился гентри, мы пока не знаем.

Почти ровесники

Девочка на столе и протонный центр появились на свет почти одновременно. Первый камень в фундамент на северной окраине Петербурга заложили в 2012 году, а Николия родилась в 2014-м на окраине Баня-Луки в большой «куче» – так по-сербски называется дом. Там, оправдывая название, жила целая куча народу: родители Николии, брат отца с семьей, бабушка с дедушкой. Так здесь принято, особенно когда денег не очень много. Мама Светлана работала учительницей начальных классов, папа Саша – новостным журналистом. Поначалу с Николией все было в порядке, но это были последние месяцы нормальной жизни семьи. В полгода, когда к грудному молоку начали добавлять другую еду, девочку стало беспрерывно рвать. Маму и дочку на долгие месяцы положили в гастрологическое отделение местной больницы.

Врачи ставили и отвергали один диагноз за другим, а девочка все теряла вес и слабела. Только через несколько месяцев решили на всякий случай сделать МРТ – и обнаружили большую опухоль ствола головного мозга. Это место, где головной мозг соединяется со спинным, где сходятся все самые главные нервные пути организма, где на каждом миллиметре своя важная для жизни функция. Нейрохирургу опасно сюда приближаться. «Первое время мы вообще ничего не могли делать. Не спали, не ели, только все время думали о дочке», – говорит Саша. Опухоль была доброкачественная, но медленно росла, все больше сдавливая окружающие ткани. Хирургия была почти невозможна, а лучевая терапия для таких малышей слишком опасна.

Из Баня-Луки, столицы крошечной Республики Сербской, Николию перевезли в «большую» Сербию и там все-таки сделали операцию. Опухоль смогли удалить только частично. Жизнь рушилась на глазах. Во время операции хирурги задели голосовые связки, Николия теперь говорила только шепотом или очень тихо рычала: «Р-р-р». Появилась новая беда: если девочка сильно плакала, у нее останавливалось дыхание. Мама Светлана несколько раз спасала ее от смерти: быстро затыкала нос, как научили врачи, и сильно дула в рот.



Дело было в 2015 году. Как раз тогда МИБС сумел окончательно договориться с городскими властями о сотрудничестве: чиновники обещали построить подъездные пути, а компания – вложить в Центр протонной терапии в общей сложности примерно 7,5 млрд рублей.

Что вообще такое протонная терапия? Из множества видов лучей в онкологии обычно используют гамма-излучение. Его еще называют фотонным, потому что на самом деле это фотоны – световые частицы, не имеющие массы. Гамма-излучение особенно опасно для детей. Тем более когда опухоль такая большая и находится так глубоко, как у Николии. Ведь гамма-лучам все равно – на пути к опухоли они разрушают и здоровые ткани. Как после этого они будут развиваться по мере роста ребенка и будут ли вообще, предсказать невозможно. Протоны устроены иначе. Они работают как разрывная пуля: входят в тело человека, проникают на определенную глубину, которую можно регулировать, и именно там, в конечной точке, отдают 90% энергии.

Честно говоря, самого циклотрона, ускорителя протонов, я не видел: он находится где-то в недрах центра, можно было только полюбоваться на его маленькую копию в фойе. Протоны вырываются из циклотрона со скоростью, сравнимой со скоростью света, проносятся по трубам и влетают в гентри. Роль этого гиганта в том, чтобы с помощью мощных магнитов повернуть поток частиц в нужном направлении и превратить неконтролируемый вихрь в тонкий управляемый луч.

На высшем уровне

Центр в Петербурге строился, из Америки приехало оборудование, а у Николии как раз дело пошло на лад. Благодаря химиотерапии опухоль уменьшилась, а девочка подросла. Она даже успела стать старшей сестрой: у Светланы и Саши родился сын. «Ребенок был незапланированный, мы поначалу страшно испугались, – признается Саша. – Но врачи уверяют, что опухоль Николии с генетикой не связана и бояться, в общем, нечего». Соседские ребята постепенно привыкли к странной девочке, которая говорит еле слышно, почти всегда сидит дома и признает только маму и немножко папу. «Обычно в игре со мной у нее роль умной старшей сестры, а я малыш, которым она командует», – рассказывает высоченный, наголо бритый Саша.

В 2018 году возможности лекарственной терапии были исчерпаны. Опухоль снова стала расти. Гамма-терапия была невозможна, протонная – недоступна. В Европе сейчас полтора десятка протонных центров, в ближайшем – пражском – стандартный курс из 30 сеансов облучения стоит 60 тыс. евро. В петербургском центре, открывшемся в 2017-м, – вдвое дешевле, но и такие деньги найти в маленькой Республике Сербской для обитателей «кучи» практически невозможно. И тут начали происходить странные вещи.




«Мне позвонил Додик, рассказал, в чем проблема, и мы решили помочь им бесплатно», – буднично рассказывает основатель МИБС Аркадий Столпнер. Додик – это Милорад Додик, президент Республики Сербской, их со Столпнером познакомил тогдашний петербургский губернатор Георгий Полтавченко. А Додику рассказал о Николии главный онколог Республики Сербской. После разговора Столпнера с президентом этот главный онколог собрал документы и сам поехал с ними в Петербург. К вопросу он подошел масштабно: взял документы сразу всех детей, кому могли понадобиться протоны. Таких в республике с населением чуть больше миллиона набралось трое. Три маленькие девочки. Одной протоны не подошли по показаниям, еще одной – по ряду обстоятельств. Так Николия осталась единственной целью встреч на высшем уровне. В Петербург с ней поехали оба родителя: с младшим проблем нет, общителен и неприхотлив, останется с кем угодно, было бы в доме что-нибудь вкусное, говорит Саша.

Раскраска для опухоли

В кабинете, откуда происходит управление облучающей установкой, на экране компьютера я вижу изображение головы ребенка с опухолью, выделенной цветом. На то, чтобы создать эту картинку и придумать, как лучше обстреливать опухоль протонами, может уйти неделя. На укладывание ребенка (кому-то приходится делать анестезию, кто-то может лежать сам) – порой час. Меньше всего занимает сама процедура. Протонный луч аккуратно, слой за слоем, заштриховывает опухоль точно по ее контурам. Примерно так же, как если бы девочке дали в руки цветные карандаши и раскраску.

Последний сеанс закончился. Николия и ее родители сидят в саду протонного центра. Облученные клетки умирают не сразу: результат будет заметен через полтора-два месяца, не раньше. Но конечно, родители уже видят улучшения: «У нее голос стал звонче, и она косить перестала», – радуется Светлана. Николия, как всегда, жмется к маме, ни слова не хочет сказать русским дядям, только смотрит прекрасными глазами, один из которых заметно косит, и двигается чуть-чуть странно. «При такой опухоли у ребенка всегда будут неврологические особенности, – объясняет заведующий отделением радиационной онкологии МИБС Николай Воробьев. – А что будет дальше, мы не можем предсказать. Есть большая вероятность, что опухоль не будет расти. Вот только добавилась еще одна проблема: бронхи забиты слизью, сама девочка откашляться не сможет, за этим родители тоже должны следить».

В протонном центре Петербурга, рассказал мне позже Аркадий Столпнер, уже лечили детей из Эстонии, Белоруссии, Казахстана, Армении, Украины и даже Израиля. Ничего удивительного: своих протонов в Израиле нет, страховкой такая процедура покрывается – и «Клалит», самая крупная из страховых компаний Израиля, среди протонных центров Европы выбрала петербургский. По словам Столпнера, цены тут существенно ниже среднеевропейских, потому что он установил большой срок окупаемости центра – 15–17 лет. За 100 пациентов из Петербурга, детей и взрослых, заплатило правительство города. Еще за полсотни российских детей – благотворительные фонды, среди которых самым крупным донором стал Русфонд. Несколько пациентов сумели заплатить за себя сами.

Годовая мощность протонного центра МИБС составляет 600–800 пациентов, но в 2018 году набралось лишь 180. Чтобы окупить электричество, контракт на обслуживание техники, стоящий несколько миллионов долларов, и прочие расходы, американским центрам такого уровня требуется 300–350 пациентов в год, говорит Столпнер, который свой проект называет «скорее научно-гуманитарным, чем коммерческим». В следующем году, надеется он, подключится Москва (100 пациентов), Подмосковье (13), Ленинградская, Томская области и еще несколько регионов. На федеральном уровне решения принимаются гораздо медленнее. «Предполагалось, что государство начнет оплачивать такое лечение в 2019 году, потом перенесли на 2020-й, но недавно на совещании в Обнинске Вероника Игоревна Скворцова сказала, что в 2020-м будет только исследовательская программа, а медицинская начнется в 2021 году, – добавляет Столпнер. – Считается, что протоны нужны для 5–7% взрослых и 90% детей, подвергающихся лучевой терапии, то есть в случае России – 20–30 тыс. человек в год, 2 тыс. из них – дети».

Фото Алексея Лощилова