Забытые слова-12

Переписка о рабочих и ветоши наших дней

Гражданин Мостовщиков, специальный корреспондент

«Алеша,
я почти ничего не умею делать руками. Я разбираюсь в вещах, которые по большей части совершенно никому не нужны. Может быть, хотя бы в этих письмах я смогу поговорить о чем-то существенном? Вот что ты думаешь о рабочих? Не тех, которые стоят теперь вдоль Ярославского шоссе у Мытищ, чтобы их наняли рыть канавы и сторожить заборы. А настоящих рабочих, ради которых и из-за которых жили, думали, творили и умывались кровью несколько веков подряд, включая двадцатый, который мы оба с тобой застали.

Представь: прямо на наших глазах почти полностью исчезла индустрия, то есть с исторической сцены сошел пахнущий маслом, дышащий гарью механизм производства, Машина, которая пожирала людей. Она собрала их вокруг себя адским гудком, слышным даже в дальних, благодатных землях. Она поселила их в бараках на грязных окраинах городов, дала чан с гнилой картошкой, вшей и изнурительный труд с раннего утра до потери сознания. Она калечила их, унижала их, перемалывала и выплевывала их. Но они сами шли к ней и покорялись ей без остатка. Только потому, что Машина забирала самое лучшее, что у них было – силу, молодость, сноровку, талант.

Интересно, Алеша, что принесение в жертву истории худших своих качеств – зависти, ненависти, глупости, скотства и кровожадности – невозможно. Главное требует только главного. Все остальное – второстепенно: ложь, публицистика, власть. Скажем, рабочие стали главной силой, на которой строилась интрига всего прошлого столетия потому, что честно отдали эпохе Машины все лучшее, кроме цепей повседневности. Они стали косточкой, центром плода благополучия, который вырос на дереве европейской цивилизации. И Машина съела его, и выплюнула косточку, и умерла. Что же нам делать, Алеша?

Скажи: что в нынешнем мире обращается к лучшим качествам, а не к низменным инстинктам человека? Какой Молох призовет нас, чтобы забрать самое главное в историю и наказать повседневностью тех, кто кичится второстепенным? И нас ли зовут своим гудком Труды нового века? Кто вообще его новый рабочий – покупатель, продавец, солдат?

Молчит гудок. Алеша, не молчи,

Твой
СМ»

«У-у-у-у-у-у-у, Сережа!
Открою тебе тайну: я всегда мечтал стать рабочим. Вероятно, потому, что никогда в жизни их не видел. Сначала я думал, что рабочие – это широкоплечие мужчины с мозолистыми руками. Они постоянно подмигивали и пахли махоркой. А их трудовая биография состояла всего из двух событий: они вытирали ветошью руки и садились обедать. Или наоборот – пообедав, вытирали руки ветошью. Речь рабочего состояла из коротких значительных реплик, казавшихся мне апофеозом доброты и мудрости. «Так-то, Шурка», – сказал рабочий и подмигнул, вытирая руки ветошью.

Позднее мое представление о рабочем классе изменилось. Глядя на нашего преподавателя труда, я вдруг понял, что не все реплики рабочих значительны, и труд не всегда означает обед. А то, что я никогда не стану героем рабочего класса, стало ясно уже на третьем занятии, когда я свалил с верстака на пол чугунные тиски, едва не покалечил одноклассников и расколотил плитку в радиусе трех квадратных метров. Отныне меня перестали подпускать к инструментам, а разрешали только чертить втулку в трех проекциях. Если чертеж удавался, преподаватель в качестве награды вручал мне коловорот. «Яблоков, – говорил он, вытирая руки ветошью, – просверли-ка вот тут и тут две дырки». И я сверлил, Сережа, потому что, представь себе, в глубине души еще надеялся встать к станку.

Ну а потом, как ты знаешь, вместо сверления дырок я занялся гораздо менее полезным делом. Но именно оно привело меня к настоящим рабочим, на заводы. Странное дело: каждый раз, когда я теперь пытаюсь вспомнить, как все это выглядело, память подсовывает одну и ту же картинку: грязно-салатовая стена, консервная банка с плавающими окурками и силуэт в непонятной одежде, как будто наверченной в несколько слоев. А о чем я с ними говорил и что они мне отвечали, я не могу вспомнить даже приблизительно. Помню только, как на заводе пианино «Лира» две темные фигуры выходили из угла и что-то невнятно восклицали, протягивая ко мне руки, а суровая женщина-технолог, ходившая со мной, чуть ли не матом отогнала их на место. Это был сильный финал, Сережа, последний акт в великой пьесе двадцатого века.

Что же касается нового рабочего класса, то мне кажется, на смену человеку-мастеру пришел человек-инструмент. Вдумайся, Сережа, сколько гаечных ключей составляют сейчас резюме: «Я веселый, общительный, уверенно владею компьютером». Сколько рубанков смотрят футбол. Сколько гаек мечтают выйти замуж за иностранца. Сколько коловоротов учат любить родину. Это и есть повседневность – тоскливая, как втулка в трех проекциях. Но даже и с ней я мог бы смириться. Другое меня тревожит, Сережа. Я уверен, что кто-то или что-то обязательно возьмется за нас, перетряхнет эти рубанки и гайки. А вдруг это будет какой-нибудь Яблоков, вроде меня? А?

Обнимаю,
вечно твой АЯ»

Помочь детям

Как помочь