Кто в доме хозяин
Лев Амбиндер,
руководитель Российского фонда помощи,
член Совета при Президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека
Российский фонд помощи издательского дома «Коммерсантъ» (Москва) совместно с интернет-порталом «БИЗНЕС Online» (Казань) начали совместную благотворительную программу «Фонд помощи. Татарстан». Теперь раз в месяц в «БИЗНЕС Online» будут появляться истории детей республики, которым жизненно необходимо лечение в российских и зарубежных клиниках, не предусмотренное государственным финансированием, и остается уповать на помощь сограждан. В беседе с корреспондентом «БИЗНЕС Online» Лев Амбиндер дает оценку благотворительности в России и за рубежом, рассказывает о 15-летней истории уникального фонда, стандартах на сегодня и планах на будущее.
– Как получилось, что Издательский дом «Коммерсантъ» («Ъ») открыл свой благотворительный фонд? Это было обычным явлением среди печатных изданий или «Ъ» явился первооткрывателем? Использовался ли чей-то опыт при создании фонда и насколько он оказался актуальным для условий, в которых работаете вы? Есть ли сейчас фонды при других издательских домах и в чем их деятельность принципиально отличается от вашей?
– Дело было в 1996 году, пятнадцать лет назад. В кабинете создателя «Ъ» Владимира Яковлева стояли десятки почтовых мешков с письмами. Это были просьбы о помощи. География буквально от Брянска до Владивостока, полное ощущение, что авторы убеждены: коль скоро на газете значится «Коммерсантъ», то, стало быть, денег куры не клюют. Яковлев сказал мне: «Надо создать фонд помощи, мы публикуем – читатель помогает. Ты у нас единственный, кто когда-то трудился в газетном отделе писем, так что мешки твои». Я в «Ъ» тогда служил спецкором при главном редакторе. В молодости я действительно два года провел корреспондентом в отделе писем газеты «Кузбасс». Никакого опыта создания фондов не было ни у меня, ни вообще в России. Я даже слова этого «фандрайзинг» (сбор пожертвований – ред.) не знал. В этом смысле, да, мы были первыми. Теперь подобные фонды появились в «Комсомольской правде», в «Аргументах и фактах». Они заняты тем же, чем и мы. Другое дело, что мы ушли много дальше в развитии технологий российского печатного фандрайзинга. Мне кажется, так вышло, потому что мы сразу верно определили, кто в доме хозяин. Это не несчастные матери тяжелобольных детей. И это не клиники, которые и рады бы помочь, да не на что. Хозяин в фандрайзинге тот, кто дает деньги, то есть читатель. А мы лишь его менеджеры. Как бы это ни дико звучало, но мы сначала фонд помощи богатым – состоятельным и сострадательным людям, а уж потом остальным. Это они, читатели, решают, кому и сколько пожертвовать, и жертвовать ли вообще. Отсюда и критерии отбора писем в печать. Отсюда и наша эффективность.
– Что собой представляет благотворительный фонд вообще? Какие типы благотворительных фондов бывают?
– В России сегодня, как и в остальном мире, есть благотворительные фонды трех типов: частные и корпоративные, фандрайзинговые и фонды-эндаументы. Цели у всех разнятся только по видам деятельности (здравоохранение, образование, сиротство, экология, флора и фауна и пр., пр.), а вот финансирование действительно разное. Частные, корпоративные фонды существуют на деньги учредителей: скажем, фонд Владимира Потанина и Дмитрия Зимина или Фонд группы компаний РЕНОВА и Фонд компании М-Видео. Фонды-эндаументы или, как еще говорят, фонды с капиталом живут по нобелевскому принципу: на проценты с капитала, который приносит стабильный доход, весь вопрос, как этот капитал заполучить. И есть фандрайзинговые организации, они для реализации своих уставных задач собирают пожертвования среди сограждан. Правда, по мне правильней не собирать, а организовать сбор, тут разница принципиальная.
– Насколько развита благотворительность в России по сравнению с передовыми странами — США, Германией и другими?
– Смотря по каким параметрам сравнивать. Мы отстаем в развитии законодательства, по числу фондов и уж конечно – по объемам сборов. У нас еще чрезвычайно силен патернализм, причем не столько во власти, которую за это только ленивый не бранит, а прежде всего в народе: наше прошлое никуда не делось, оно с нами, очень хочется получать все по максимуму и непременно от государства, «которое обязано»... Но мы очень быстро учимся, третий сектор, та самая некоммерческая деятельность, у нас бурно развивается. Я дружу с несколькими американскими фандрайзинговыми организациями, изучал опыт аналогичного фонда газеты «Нью-Йорк таймс» и знаю – мы очень быстро растем, мы более эмоциональны, и наша публицистика посильнее. Очень многое мы уже делаем качественней американцев. Просто мы еще в начале пути. Но благотворительность в нашем, весьма полярном обществе уже стала сферой, где достигнут полный консенсус: все согласны в том, что она нужна. И у нас с вами прекрасная наследственность, мы добрый народ.
– Чем различаются понятия «благотворительность» и «социальная программа»?
– Может, тем, что в основе филантропии всегда душа, а социальная программа – это от рассудка, это всегда решение власти или корпорации, у которых есть политическая либо хозяйственная цель, и социальная программа – средство ее достижения? Остальное детали.
– Можно ли считать благотворительность бизнес-проектом?
– Конечно, только так и надо, если фонд хочет быть эффективным. Отличие от бизнеса в одном – в распределении прибыли. В благотворительности она идет на уставные цели, а в коммерции учредитель вправе тратить прибыль по собственному усмотрению.
– Сколько всего средств собрал Русфонд за все годы работы, скольким детям вы уже помогли, и какое место ваш фонд занимает среди других российских благотворительных организаций?
– Если не учитывать сборы от наших акций в дни национальных катастроф (гибель «Курска», взрывы домов в Москве, «Норд-Ост», Беслан и пр., мы результаты этих сборов по понятным причинам не обнародуем), то на апрель 2011-го это $48 млн. По детям, извините, статистики не знаю, нет такой задачи, чтобы считать по головам. Более того… Сейчас скажу совсем жуть: я уверен, надо считать только читателей, пожертвования, считать и учиться растить и тех, и другие. Хотя… вот в прошлом году помогли 716 ребятишкам. Несложно прикинуть и по другим годам. Но зачем?! Мне как-то коллега из другого фонда пеняла, вы, дескать, на порядок больше нашего собираете, а помогли только семи сотням детей, а мы, мол, пяти тысячам. И что? Лечение ребенка с лейкозом обходится от 500 тыс. до 2 млн. рублей, это не считая затрат государства. Мы помогли в 2010 году трем десяткам таких ребятишек, вложив около 45 млн. рублей. А всего в прошлом году мы собрали 277,5 млн. рублей, вложив их в лечение детей еще и с больным сердцем, со сколиозом, с параличом, с патологиями черепа и еще с десятком тяжелейших диагнозов, в оборудование клиник. Вот эта полифония диагнозов и привлекает десятки тысяч наших читателей-доноров. Они и есть наше все, ради них вся затея. Понимаете, напечатать можно множество просьб. Но какой в том прок, если не будет откликов? Я могу много на эту тему говорить. Хотите, продолжим в следующем нашем выпуске?
О месте среди других организаций. Официального рейтинга нет, нет даже официальной статистики, не очень понятно и чем меряться. Числом благополучателей? Числом благотворителей? Направлениями помощи? Географией? Размерами сборов? Я, как вы уже поняли, предпочитаю последнее. Так вот, до 2010 года мы лидировали по всем возможным характеристикам. В прошлом году по объемам сборов нас опередили друзья из замечательного фонда «Подари жизнь» с Чулпан Хаматовой во главе.
– Почему Вы собираете деньги для конкретных больных детей, а не для организаций, которые их лечат? Это принципиальная позиция или так сложилось?
– Спасибо за вопрос, для меня он самый главный. В отличие от США и Европы, где фандрайзинг безадресный, мы принципиально занимаемся фандрайзингом адресным. В отличие от США мы живем в стране, где никто никому не верит. И все, что должен делать фонд вроде нашего, это добиваться максимального доверия читателей. Больше доверия – больше помощи. Отсюда следует, что высокоэффективными у нас способны стать только адресные сборы. Все должно быть предельно конкретно, максимально прозрачно и абсолютно подотчетно читателю.
– По каким критериям вы отбираете героев своих публикаций? Бывает ли, что вы отказываете в помощи?
– Читатели и задают критерии отбора, вот они: 1) письма гарантированного читательского интереса – это просьбы о помощи тяжелобольным детям; 2) читатели не готовы обеспечивать кому бы то ни было постоянный пансион, поэтому просьбы носят разовый и исчерпывающий характер по принципу «вложился – спас»; 3) медицинские проблемы должны быть по силам клиникам и базироваться на современных высоких технологиях; 4) читатели против иждивенчества, поэтому авторы просьб должны быть неплатежеспособны; 5) читатели не желают подменять госказну, поэтому публикуются только просьбы, исполнение которых не финансируется госбюджетом.
Что до отказов в помощи, то, да, отказываем, если помочь не в состоянии. Зачем же обещать несбыточное?
– Русфонд утверждает, что авторам всех опубликованных писем гарантируется исчерпывающая помощь. Что входит в понятие «исчерпывающая помощь» и каким образом она становится гарантированной?
– Это правда, гарантируем, что, на первый взгляд, и выглядит бахвальством. Сейчас объясню. Исчерпывающая помощь – это та, которую просит автор письма, помощь по счету из клиники. Сегодня мы ежемесячно публикуем в среднем 60 просьб, из них четыре стоимостью от 500 тыс. до 2-3 млн. рублей, остальные от 84 тыс. до 200 тыс. рублей. В «Ъ» это две газетных страницы в месяц, 12 просьб, остальные письма – на rusfond.ru. Так вот, активность читателей и цикличность обновлений публикаций всякий раз создают «излишки», то есть сборы в целом превышают опубликованные просьбы. «Излишки» как система впервые появились в 2002 году, с тех пор мы научились ими эффективно управлять. Это отдельная тема, готов обсудить и ее, тут масса интересного. Внешне все выглядит так: кому-то собирается меньше чем надо, а кому-то больше, иногда даже настолько больше, что мы помогаем даже неопубликованным авторам. Пожертвования аккумулируются у нас в фонде либо в клиниках-партнерах, так что уж опубликованные просьбы гарантированно закрываем все.
– Кто основные жертвователи: отдельные люди или организации? Это постоянные благотворители или всегда новые люди?
– Нам все дороги. Вы хотите спросить, кого больше? Конечно, частных граждан. Или «основные» – это те, кто больше дает? Тогда это компании. Они дарят, как правило, больше человека. Хотя из постоянных доноров самым щедрым у нас вот уже шестой год подряд является как раз человек, он ежегодно выделяет под программы Русфонду по $300 тыс. с личного счета. А вообще у нас десятки тысяч постоянных доноров, в их числе и сотни компаний. Многие из читателей перечисляют по 100-300 рублей за раз. В 2010 году появилось очень много новых доноров.
– По-вашему, какими мотивами обычно руководствуется благотворитель, оказывая помощь больному ребенку? Почему многие из них предпочитают не раскрывать своих имён?
– Главное, все они бескорыстны в своей благотворительности. Я в свое время проиграл Яковлеву мешок с 18 кг воблы, я утверждал, будто читатель-донор потребует публикаций о себе любимом. «Не потребует, – сказал Владимир, – страна православная и мусульманская, а эти религии проповедуют анонимное творение добра». Я и сейчас не думаю, что дело в религиозности, но это факт: наши доноры предпочитают не светиться. Это их законное право, и мы никого не подводим. А что до мотивов, то тут несколько версий, как мне кажется, главная вот: если уж помогать чужому, то обязательно спасать. Если уж спасать, то прежде всего ребенка. Выбор между стариком и ребенком всегда решается в пользу ребенка. Это не плохо и не хорошо, просто это так.
– Зачем нужен фонд, если благотворитель может оказать помощь непосредственно нуждающемуся?
– Если решит помочь непосредственно, то фонд и впрямь ни к чему. Но как вы это себе представляете? Благотворитель в Казани, ребенок в Мензелинске, а клиника в Москве или тем паче в Мюнхене. Первое: как человек или компания обо всем узнают? Допустим, из газеты. Но как «помочь непосредственно»: вручить маме, отправить в клинику? А вдруг деньги будут использованы не по назначению? Мы еще в начале нулевых годов установили: если пожертвование вручено непосредственно и превышает 10 тыс. руб., у многих несчастных мам едет крыша, и деньги идут на что угодно, но не на ребенка. Если наш читатель все же решит помочь вот так непосредственно, мы дадим ему все контакты и предупредим. Второе: использует ли клиника ваши деньги по назначению, она ведь неподотчетна человеку со стороны? А фонду подотчетна. Третье: если компания жертвует напрямую, у мамы больного ребенка возникает доход, и она обязана уплатить 13-процентный налог. Таков закон. Но налог не возникнет, если помощь придет через фонд. В кризис, кстати, свыше 90% доноров стали жертвовать через фонд. В США закон еще и стимулирует частную и корпоративную благотворительность через фонды: там действуют налоговые вычеты для филантропов. В штате Нью-Йорк, скажем, вы можете наполовину сократить налогооблагаемую базу своих доходов, если пожертвовали эту половину в благотворительную организацию или в учреждение, обладающее таким статусом.
– Как фонд отчитывается перед своими помощниками? Рассказывает ли им о том, как прошло лечение детей, об их состоянии после?
– Есть системные отчеты на каждой нашей странице в «Ъ», есть дважды в неделю обновляемый «Бюллетень» на сайте rusfond.ru, есть персональный отчет каждому донору по каждому ребенку. Наконец, по просьбе благотворителя мы высылаем ему отчет о состоянии ребенка и через полгода, и через год после операции. Это канительно, затратно, но не так уж сложно, ведь мы работаем только с клиниками – постоянными партнерами, и они по каждому нашему запросу дают исчерпывающий отчет, таков договор.
– Что должен сделать человек, чтобы оказать или получить помощь?
– Зайти на наш сайт rusfond.ru, познакомиться со свежей почтой, если хочет помочь, и заглянуть в раздел «Дать денег». Если человек ищет помощь, то надо прежде изучить наши требования к просьбам в разделе «Получить помощь».
– Почему вы решили расширить свой проект и создать представительство в Татарстане? Какими мотивами вы руководствовались, выбирая в качестве партнёра «БИЗНЕС Online»?
– Мы пошли в преуспевающие регионы, потому что просьб много, а сборочных площадок, то есть дружественных СМИ, нам уже недостаточно. Мы уже работаем с Газетой.ру, с сайтом «Эха Москвы», с Мейлом.ру и другими московскими ресурсами. Но этого мало. Мы выбрали Татарстан и ваше издание, потому что ваша республика – один из наиболее продвинутых во всех смыслах регионов страны, а вы, как нам представляется, лучший интернет-ресурс Татарстана. Ну, и потом… я родился и вырос в Казани, это мой город, родина.
– Как вы считаете, всегда ли будет существовать благотворительность?
– Знаете, великий предприниматель, инженер и благотворитель Генри Форд сто лет назад сделал забавную ошибку. Он заявил буквально следующее: «Благотворительная организация, не поставившая себе целью сделаться в будущем излишней, не исполняет подлинного своего назначения». Он писал это в Америке времен борьбы с голодом и бедностью. В США давно нет голода, понятие бедности, как выяснилось, относительно, а проблем в здравоохранении, науке и культуре с годами не становится меньше. И существуют тысячи благотворительных организаций, миллионы американцев занимаются филантропией, а ее годовые объемы исчисляются сотнями миллиардов долларов. Похоже, Форд не учел… себя и миллионы себе подобных – людей, заработавших деньги, причем не обязательно большие, и желающих помочь своим согражданам и стране «содержать себя», как он писал. Это было весьма характерное заблуждение не только для США. Ту же мысль еще раньше Форда высказывал наш Василий Ключевский: «Истинная цель благотворительности не в том, чтобы благотворить, а в том, чтобы некому было благотворить». На самом деле, дарить приятней, чем получать, наверное, в этом весь фокус. Попробуйте сами, это затягивает. Я убежден, миллионы людей в постсоветской России готовы заниматься благотворительностью. Если что и останавливает их, то лишь одно: они боятся остаться в дураках. Вот в этом и состоит наша задача: снять боязнь.
Лев Амбиндер,
руководитель Российского фонда помощи,
член Совета при Президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека
Российский фонд помощи издательского дома «Коммерсантъ» (Москва) совместно с интернет-порталом «БИЗНЕС Online» (Казань) начали совместную благотворительную программу «Фонд помощи. Татарстан». Теперь раз в месяц в «БИЗНЕС Online» будут появляться истории детей республики, которым жизненно необходимо лечение в российских и зарубежных клиниках, не предусмотренное государственным финансированием, и остается уповать на помощь сограждан. В беседе с корреспондентом «БИЗНЕС Online» Лев Амбиндер дает оценку благотворительности в России и за рубежом, рассказывает о 15-летней истории уникального фонда, стандартах на сегодня и планах на будущее.
– Как получилось, что Издательский дом «Коммерсантъ» («Ъ») открыл свой благотворительный фонд? Это было обычным явлением среди печатных изданий или «Ъ» явился первооткрывателем? Использовался ли чей-то опыт при создании фонда и насколько он оказался актуальным для условий, в которых работаете вы? Есть ли сейчас фонды при других издательских домах и в чем их деятельность принципиально отличается от вашей?
– Дело было в 1996 году, пятнадцать лет назад. В кабинете создателя «Ъ» Владимира Яковлева стояли десятки почтовых мешков с письмами. Это были просьбы о помощи. География буквально от Брянска до Владивостока, полное ощущение, что авторы убеждены: коль скоро на газете значится «Коммерсантъ», то, стало быть, денег куры не клюют. Яковлев сказал мне: «Надо создать фонд помощи, мы публикуем – читатель помогает. Ты у нас единственный, кто когда-то трудился в газетном отделе писем, так что мешки твои». Я в «Ъ» тогда служил спецкором при главном редакторе. В молодости я действительно два года провел корреспондентом в отделе писем газеты «Кузбасс». Никакого опыта создания фондов не было ни у меня, ни вообще в России. Я даже слова этого «фандрайзинг» (сбор пожертвований – ред.) не знал. В этом смысле, да, мы были первыми. Теперь подобные фонды появились в «Комсомольской правде», в «Аргументах и фактах». Они заняты тем же, чем и мы. Другое дело, что мы ушли много дальше в развитии технологий российского печатного фандрайзинга. Мне кажется, так вышло, потому что мы сразу верно определили, кто в доме хозяин. Это не несчастные матери тяжелобольных детей. И это не клиники, которые и рады бы помочь, да не на что. Хозяин в фандрайзинге тот, кто дает деньги, то есть читатель. А мы лишь его менеджеры. Как бы это ни дико звучало, но мы сначала фонд помощи богатым – состоятельным и сострадательным людям, а уж потом остальным. Это они, читатели, решают, кому и сколько пожертвовать, и жертвовать ли вообще. Отсюда и критерии отбора писем в печать. Отсюда и наша эффективность.
– Что собой представляет благотворительный фонд вообще? Какие типы благотворительных фондов бывают?
– В России сегодня, как и в остальном мире, есть благотворительные фонды трех типов: частные и корпоративные, фандрайзинговые и фонды-эндаументы. Цели у всех разнятся только по видам деятельности (здравоохранение, образование, сиротство, экология, флора и фауна и пр., пр.), а вот финансирование действительно разное. Частные, корпоративные фонды существуют на деньги учредителей: скажем, фонд Владимира Потанина и Дмитрия Зимина или Фонд группы компаний РЕНОВА и Фонд компании М-Видео. Фонды-эндаументы или, как еще говорят, фонды с капиталом живут по нобелевскому принципу: на проценты с капитала, который приносит стабильный доход, весь вопрос, как этот капитал заполучить. И есть фандрайзинговые организации, они для реализации своих уставных задач собирают пожертвования среди сограждан. Правда, по мне правильней не собирать, а организовать сбор, тут разница принципиальная.
– Насколько развита благотворительность в России по сравнению с передовыми странами — США, Германией и другими?
– Смотря по каким параметрам сравнивать. Мы отстаем в развитии законодательства, по числу фондов и уж конечно – по объемам сборов. У нас еще чрезвычайно силен патернализм, причем не столько во власти, которую за это только ленивый не бранит, а прежде всего в народе: наше прошлое никуда не делось, оно с нами, очень хочется получать все по максимуму и непременно от государства, «которое обязано»... Но мы очень быстро учимся, третий сектор, та самая некоммерческая деятельность, у нас бурно развивается. Я дружу с несколькими американскими фандрайзинговыми организациями, изучал опыт аналогичного фонда газеты «Нью-Йорк таймс» и знаю – мы очень быстро растем, мы более эмоциональны, и наша публицистика посильнее. Очень многое мы уже делаем качественней американцев. Просто мы еще в начале пути. Но благотворительность в нашем, весьма полярном обществе уже стала сферой, где достигнут полный консенсус: все согласны в том, что она нужна. И у нас с вами прекрасная наследственность, мы добрый народ.
– Чем различаются понятия «благотворительность» и «социальная программа»?
– Может, тем, что в основе филантропии всегда душа, а социальная программа – это от рассудка, это всегда решение власти или корпорации, у которых есть политическая либо хозяйственная цель, и социальная программа – средство ее достижения? Остальное детали.
– Можно ли считать благотворительность бизнес-проектом?
– Конечно, только так и надо, если фонд хочет быть эффективным. Отличие от бизнеса в одном – в распределении прибыли. В благотворительности она идет на уставные цели, а в коммерции учредитель вправе тратить прибыль по собственному усмотрению.
– Сколько всего средств собрал Русфонд за все годы работы, скольким детям вы уже помогли, и какое место ваш фонд занимает среди других российских благотворительных организаций?
– Если не учитывать сборы от наших акций в дни национальных катастроф (гибель «Курска», взрывы домов в Москве, «Норд-Ост», Беслан и пр., мы результаты этих сборов по понятным причинам не обнародуем), то на апрель 2011-го это $48 млн. По детям, извините, статистики не знаю, нет такой задачи, чтобы считать по головам. Более того… Сейчас скажу совсем жуть: я уверен, надо считать только читателей, пожертвования, считать и учиться растить и тех, и другие. Хотя… вот в прошлом году помогли 716 ребятишкам. Несложно прикинуть и по другим годам. Но зачем?! Мне как-то коллега из другого фонда пеняла, вы, дескать, на порядок больше нашего собираете, а помогли только семи сотням детей, а мы, мол, пяти тысячам. И что? Лечение ребенка с лейкозом обходится от 500 тыс. до 2 млн. рублей, это не считая затрат государства. Мы помогли в 2010 году трем десяткам таких ребятишек, вложив около 45 млн. рублей. А всего в прошлом году мы собрали 277,5 млн. рублей, вложив их в лечение детей еще и с больным сердцем, со сколиозом, с параличом, с патологиями черепа и еще с десятком тяжелейших диагнозов, в оборудование клиник. Вот эта полифония диагнозов и привлекает десятки тысяч наших читателей-доноров. Они и есть наше все, ради них вся затея. Понимаете, напечатать можно множество просьб. Но какой в том прок, если не будет откликов? Я могу много на эту тему говорить. Хотите, продолжим в следующем нашем выпуске?
О месте среди других организаций. Официального рейтинга нет, нет даже официальной статистики, не очень понятно и чем меряться. Числом благополучателей? Числом благотворителей? Направлениями помощи? Географией? Размерами сборов? Я, как вы уже поняли, предпочитаю последнее. Так вот, до 2010 года мы лидировали по всем возможным характеристикам. В прошлом году по объемам сборов нас опередили друзья из замечательного фонда «Подари жизнь» с Чулпан Хаматовой во главе.
– Почему Вы собираете деньги для конкретных больных детей, а не для организаций, которые их лечат? Это принципиальная позиция или так сложилось?
– Спасибо за вопрос, для меня он самый главный. В отличие от США и Европы, где фандрайзинг безадресный, мы принципиально занимаемся фандрайзингом адресным. В отличие от США мы живем в стране, где никто никому не верит. И все, что должен делать фонд вроде нашего, это добиваться максимального доверия читателей. Больше доверия – больше помощи. Отсюда следует, что высокоэффективными у нас способны стать только адресные сборы. Все должно быть предельно конкретно, максимально прозрачно и абсолютно подотчетно читателю.
– По каким критериям вы отбираете героев своих публикаций? Бывает ли, что вы отказываете в помощи?
– Читатели и задают критерии отбора, вот они: 1) письма гарантированного читательского интереса – это просьбы о помощи тяжелобольным детям; 2) читатели не готовы обеспечивать кому бы то ни было постоянный пансион, поэтому просьбы носят разовый и исчерпывающий характер по принципу «вложился – спас»; 3) медицинские проблемы должны быть по силам клиникам и базироваться на современных высоких технологиях; 4) читатели против иждивенчества, поэтому авторы просьб должны быть неплатежеспособны; 5) читатели не желают подменять госказну, поэтому публикуются только просьбы, исполнение которых не финансируется госбюджетом.
Что до отказов в помощи, то, да, отказываем, если помочь не в состоянии. Зачем же обещать несбыточное?
– Русфонд утверждает, что авторам всех опубликованных писем гарантируется исчерпывающая помощь. Что входит в понятие «исчерпывающая помощь» и каким образом она становится гарантированной?
– Это правда, гарантируем, что, на первый взгляд, и выглядит бахвальством. Сейчас объясню. Исчерпывающая помощь – это та, которую просит автор письма, помощь по счету из клиники. Сегодня мы ежемесячно публикуем в среднем 60 просьб, из них четыре стоимостью от 500 тыс. до 2-3 млн. рублей, остальные от 84 тыс. до 200 тыс. рублей. В «Ъ» это две газетных страницы в месяц, 12 просьб, остальные письма – на rusfond.ru. Так вот, активность читателей и цикличность обновлений публикаций всякий раз создают «излишки», то есть сборы в целом превышают опубликованные просьбы. «Излишки» как система впервые появились в 2002 году, с тех пор мы научились ими эффективно управлять. Это отдельная тема, готов обсудить и ее, тут масса интересного. Внешне все выглядит так: кому-то собирается меньше чем надо, а кому-то больше, иногда даже настолько больше, что мы помогаем даже неопубликованным авторам. Пожертвования аккумулируются у нас в фонде либо в клиниках-партнерах, так что уж опубликованные просьбы гарантированно закрываем все.
– Кто основные жертвователи: отдельные люди или организации? Это постоянные благотворители или всегда новые люди?
– Нам все дороги. Вы хотите спросить, кого больше? Конечно, частных граждан. Или «основные» – это те, кто больше дает? Тогда это компании. Они дарят, как правило, больше человека. Хотя из постоянных доноров самым щедрым у нас вот уже шестой год подряд является как раз человек, он ежегодно выделяет под программы Русфонду по $300 тыс. с личного счета. А вообще у нас десятки тысяч постоянных доноров, в их числе и сотни компаний. Многие из читателей перечисляют по 100-300 рублей за раз. В 2010 году появилось очень много новых доноров.
– По-вашему, какими мотивами обычно руководствуется благотворитель, оказывая помощь больному ребенку? Почему многие из них предпочитают не раскрывать своих имён?
– Главное, все они бескорыстны в своей благотворительности. Я в свое время проиграл Яковлеву мешок с 18 кг воблы, я утверждал, будто читатель-донор потребует публикаций о себе любимом. «Не потребует, – сказал Владимир, – страна православная и мусульманская, а эти религии проповедуют анонимное творение добра». Я и сейчас не думаю, что дело в религиозности, но это факт: наши доноры предпочитают не светиться. Это их законное право, и мы никого не подводим. А что до мотивов, то тут несколько версий, как мне кажется, главная вот: если уж помогать чужому, то обязательно спасать. Если уж спасать, то прежде всего ребенка. Выбор между стариком и ребенком всегда решается в пользу ребенка. Это не плохо и не хорошо, просто это так.
– Зачем нужен фонд, если благотворитель может оказать помощь непосредственно нуждающемуся?
– Если решит помочь непосредственно, то фонд и впрямь ни к чему. Но как вы это себе представляете? Благотворитель в Казани, ребенок в Мензелинске, а клиника в Москве или тем паче в Мюнхене. Первое: как человек или компания обо всем узнают? Допустим, из газеты. Но как «помочь непосредственно»: вручить маме, отправить в клинику? А вдруг деньги будут использованы не по назначению? Мы еще в начале нулевых годов установили: если пожертвование вручено непосредственно и превышает 10 тыс. руб., у многих несчастных мам едет крыша, и деньги идут на что угодно, но не на ребенка. Если наш читатель все же решит помочь вот так непосредственно, мы дадим ему все контакты и предупредим. Второе: использует ли клиника ваши деньги по назначению, она ведь неподотчетна человеку со стороны? А фонду подотчетна. Третье: если компания жертвует напрямую, у мамы больного ребенка возникает доход, и она обязана уплатить 13-процентный налог. Таков закон. Но налог не возникнет, если помощь придет через фонд. В кризис, кстати, свыше 90% доноров стали жертвовать через фонд. В США закон еще и стимулирует частную и корпоративную благотворительность через фонды: там действуют налоговые вычеты для филантропов. В штате Нью-Йорк, скажем, вы можете наполовину сократить налогооблагаемую базу своих доходов, если пожертвовали эту половину в благотворительную организацию или в учреждение, обладающее таким статусом.
– Как фонд отчитывается перед своими помощниками? Рассказывает ли им о том, как прошло лечение детей, об их состоянии после?
– Есть системные отчеты на каждой нашей странице в «Ъ», есть дважды в неделю обновляемый «Бюллетень» на сайте rusfond.ru, есть персональный отчет каждому донору по каждому ребенку. Наконец, по просьбе благотворителя мы высылаем ему отчет о состоянии ребенка и через полгода, и через год после операции. Это канительно, затратно, но не так уж сложно, ведь мы работаем только с клиниками – постоянными партнерами, и они по каждому нашему запросу дают исчерпывающий отчет, таков договор.
– Что должен сделать человек, чтобы оказать или получить помощь?
– Зайти на наш сайт rusfond.ru, познакомиться со свежей почтой, если хочет помочь, и заглянуть в раздел «Дать денег». Если человек ищет помощь, то надо прежде изучить наши требования к просьбам в разделе «Получить помощь».
– Почему вы решили расширить свой проект и создать представительство в Татарстане? Какими мотивами вы руководствовались, выбирая в качестве партнёра «БИЗНЕС Online»?
– Мы пошли в преуспевающие регионы, потому что просьб много, а сборочных площадок, то есть дружественных СМИ, нам уже недостаточно. Мы уже работаем с Газетой.ру, с сайтом «Эха Москвы», с Мейлом.ру и другими московскими ресурсами. Но этого мало. Мы выбрали Татарстан и ваше издание, потому что ваша республика – один из наиболее продвинутых во всех смыслах регионов страны, а вы, как нам представляется, лучший интернет-ресурс Татарстана. Ну, и потом… я родился и вырос в Казани, это мой город, родина.
– Как вы считаете, всегда ли будет существовать благотворительность?
– Знаете, великий предприниматель, инженер и благотворитель Генри Форд сто лет назад сделал забавную ошибку. Он заявил буквально следующее: «Благотворительная организация, не поставившая себе целью сделаться в будущем излишней, не исполняет подлинного своего назначения». Он писал это в Америке времен борьбы с голодом и бедностью. В США давно нет голода, понятие бедности, как выяснилось, относительно, а проблем в здравоохранении, науке и культуре с годами не становится меньше. И существуют тысячи благотворительных организаций, миллионы американцев занимаются филантропией, а ее годовые объемы исчисляются сотнями миллиардов долларов. Похоже, Форд не учел… себя и миллионы себе подобных – людей, заработавших деньги, причем не обязательно большие, и желающих помочь своим согражданам и стране «содержать себя», как он писал. Это было весьма характерное заблуждение не только для США. Ту же мысль еще раньше Форда высказывал наш Василий Ключевский: «Истинная цель благотворительности не в том, чтобы благотворить, а в том, чтобы некому было благотворить». На самом деле, дарить приятней, чем получать, наверное, в этом весь фокус. Попробуйте сами, это затягивает. Я убежден, миллионы людей в постсоветской России готовы заниматься благотворительностью. Если что и останавливает их, то лишь одно: они боятся остаться в дураках. Вот в этом и состоит наша задача: снять боязнь.
