Поэзия гемопоэза

Профессор Борис Афанасьев о кроветворении в России

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков

Кроветворение в России, как и все у нас, – слишком сложный, запутанный, но неизбежный процесс. Казалось бы, даже наши скелеты могут творить чудеса: существу красного костного мозга изначально дана способность создавать все что угодно – эритроциты, лейкоциты, тромбоциты, то есть каждое мгновение самостоятельно творить и жизнь, и ее смысл, и саму по себе смерть. Понятно, что справиться с таким богатством нам как всегда мешают нищета и фатализм. Ей-богу, не случайно кроветворение даже на научном языке называется гемопоэз, а кроветворные стволовые клетки – гемопоэтическими. Поэзия русского гемопоэза такова: заболеваемость раком крови растет, лечить его становится все дороже, а обращаться за помощью в поиске доноров костного мозга приходится за границу.

Именно поэтому Русфонд выбрал прагматичный подход и начал вкладывать силы и средства в создание Национального регистра доноров костного мозга на базе НИИ детской онкологии, гематологии и трансплантологии имени Р.М. Горбачевой (Санкт-Петербург). Значительная фигура в этом сложном, запутанном, но неизбежном процессе – директор института, доктор медицинских наук, профессор Борис Владимирович Афанасьев. Вот некоторые его мысли о медицине, раке, дураках и чистых руках. Почему стоит познакомиться с ними? Потому что, как говорится, поэтом можешь ты не быть, но о гемопоэзе знать обязан.

Об ответственности и хирургическом мышлении

Я не думал быть врачом, хотел поступать на химический факультет университета. Но это было время, когда о врачах много говорили и думали – выходили соответствующие фильмы и книги. И я решил, что в медицине – кроме собственно врачебного дела – большое значение имеют и химия, и фармакология, которые меня привлекали. Было понятно, что это широкая область: можно быть врачом, можно и не врачом, а биохимиком или фармакологом. Но, конечно, как человека, для которого всегда важна конкретика, меня привлекала хирургия. В ней ты видишь быстрый эффект. Кроме того, я и раньше думал, и сейчас, что хирурги – это люди, которые принимают решения и рискуют. Ничего не имею против, скажем, психиатров. Но там труд, как мне кажется, неочевиден, а вот руки хирурга видны всегда. Поэтому, несмотря на то что в итоге я стал терапевтом, стараюсь чаще принимать сложные, рискованные решения, использую хирургический тип мышления. Зачастую именно в хирургии невозможна коллективная ответственность – все берет на себя один человек, на котором все завязано.

О разочаровании и спасении

Я много раз жалел о том, что выбрал себе такую профессию. Онкология – сложная область, в ней много грустных событий. Они заставляют задуматься. Особенность этих переживаний в том, что с возрастом они не только не проходят, но становятся еще тяжелее. И для того чтобы как-то держаться, я нахожу способы психологической поддержки. Скажем, я люблю соседнее амбулаторное отделение, там – дети и взрослые, которые спаслись, выжили в прямом смысле этого слова. Я туда хожу и с этими людьми общаюсь. Или они приходят ко мне. Я вот встречаю докторов и прошу их: приводите ко мне чаще своих пациентов, мне важно говорить с ними. Я же в силу должности лишен многих возможностей общения. Поэтому я настаиваю: приводите, говорите, что вот два года назад этому человеку была сделана трансплантация костного мозга (ТКМ) и вот что происходит сейчас. Это меня спасает. Потому что я знаю многих своих коллег, которые ушли из онкологии, не выдержали постоянного напряжения, того, что плохое и хорошее развивается прямо на твоих глазах. И я бы, может, не стал работать, но медицина как таковая по уровню диагностики и методам лечения за последние годы не просто поменялась, а поменялась драматически. Раньше мы могли просто облегчить страдания. Допустим, выживаемость детей с лейкозами была 10%. А сейчас – 80–90%. Онкогематология – область медицины, которая занимается злокачественными заболеваниями крови, – очень изменилась. Появились новые препараты, новые методы иммунотерапии, ТКМ наконец. Это совершенно, абсолютно другая жизнь. Фантастический прогресс. И он будет нарастать.

О раке и вечности

Человечество так печется сегодня о себе и своем здоровье, потому что появились такие возможности. Раньше человечество было обеспокоено только тем, чтобы выжить в окружающей его среде. Чтобы тебя кто-то не съел, не убил. Надо было найти чем питаться. Спастись от холеры, чумы и оспы. Теперь цивилизация решает эти проблемы, выросла продолжительность жизни. В чем ее смысл? Только в том, чтобы жить. Жить – вот главный смысл сегодняшней жизни. Наступил век, когда человечество может обратить внимание на себя и задуматься о продлении своего века. Есть, конечно, и другая философия. Но философия многих народов и регионов состоит теперь в основном в том, чтобы улучшить и удлинить свою жизнь. Соответственно этому меняется и философия болезни. То есть если представить себе, что в среднем мы могли бы жить 100 и больше лет, то, несомненно, в этой жизни все большую роль играли бы не голод, травматизм и эпидемии, а именно онкологические заболевания, потому что они традиционно ассоциируются со старостью. Скажем, знаки некоторых злокачественных опухолей появляются за 10–20 лет до развертывания полной клинической картины. То есть рак в каком-то смысле свидетельство вечности. Человек должен помнить о вечности, осознавать ее хотя бы на том основании, что сам не может жить вечно, от чего-то он должен умереть. Рак – это клетки, которые вырвались из-под контроля человеческой повседневности, они ведут себя как асоциальные организмы. В какой-то момент – может быть, момент своего рода самоуверенности – эти клетки получают преимущество над системой, новые возможности, они начинают угнетать здоровые клетки, добиваться большего, чем они. Поэтому, вне зависимости от этих рассуждений, рак надо лечить.

О медсестрах и прогрессе

Очевидно, что прогресс человечества невозможен без материальной базы. Упрощенно это деньги. Но. Если деньги попадают не в те руки или тратятся на ненужные проекты – это не прогресс, а деградация. Разумеется, часто нельзя заранее понять, как плох проект и насколько бесполезен тот или иной человек. Поэтому я считаю, что ты никогда не потеряешь деньги, если они будут вложены в образование. Образование, люди – это практически беспроигрышный вариант. В конечном итоге не деньги делают людей, а люди делают деньги. И чем больше вложено в людей, тем больше отдача. В медицине, я считаю, важнее всего начинать с ее основы – с медсестер, они всегда заброшены, забыты, а это равносильно тому, что заброшена и забыта медицина. Не нужно льстить себе покупками дорогого оборудования. Если ты построишь сверхсовременные медицинские центры, но не найдешь квалифицированных людей, не создашь мотивацию, все это здание будет мертво. Так что образование и люди – вот основа будущего. Без них не будет ни науки, ни медицины, ни прогресса. Целью этого прогресса я бы считал такое положение дел, при котором разумные вложения денег сделали бы нашу медицину качественной, бесплатной и повсеместно доступной для пациентов.

О дураках, отзывчивости и чистых руках

Здание можно построить за два-три года, если деньги есть. А вот коллектив для этого здания надо собирать десятки лет. Хорошего онколога быстро не сделаешь. Это не наука и не зарплата, это опыт.

Народ у нас отзывчивый, но, к сожалению, недолго. Он быстро остывает, зачастую не интересуясь результатами своей отзывчивости.

Мало быть, надо знать.

Проблема не в дураках, а в дураках, говорящих правильные слова.

Что на самом деле важно в медицине – так это чистые руки врача. Ими он лечит больного. А белые халаты нужны только для того, чтобы защищать костюм врача, а не организм пациента.

Фото Сергея Мостовщикова

Как помочь