Журналист Лев Амбиндер: у нас в Русфонде есть методика – публиковать только тех, кому читатель поможет, кому он не сможет помочь – нельзя публиковать
Президент Русфонда ответил на вопросы журналиста Виктора Лошака в передаче «Очень личное» на канале ОТР
Виктор Лошак,
журналист, директор по стратегии ИД «Коммерсантъ»
Материал опубликован на сайте ОТР 19 марта 2022 года
Лев Амбиндер. Фото: Ирина Ерохина/«БИЗНЕС Online»
Наш разговор – о взаимопомощи, о благотворительности и санкциях и о журналистике. Две недели назад я открыл «Коммерсантъ» и, читая страницу Русфонда, увидел трагическую историю двух девочек, которые больны одинаково, а деньги были только на одну операцию, и старшая сестра уступила младшей. Наверное, как очень многие, я тоже открыл страницу Русфонда, послал деньги. И каково было мое удивление и радость, когда ровно через неделю вы сообщили, что искомый миллион восемьсот рублей для операции этой девочке найден. (Речь о материале в «Ъ» про Дашу Рыжакову. На самом деле Даша – младшая сестра, и она уступила старшей – Ксюше. У обеих девочек искривление позвоночника. Ксюша прооперирована на собранные родителями деньги, а Даше на операцию собрали средства наши жертвователи – 1 426 079 руб. – Русфонд)
Это частная история, но таких историй, наверное, вокруг Русфонда сотни, если не тысячи. Но начать наш разговор я хотел с другого. И вообще, как появился Русфонд?
Лев Амбиндер: Конец 1995 года. Впереди предвыборная кампания Ельцин – Зюганов. И в «Коммерсанте» создается команда для производства издания «Не дай Бог!».
В. Л.: Как хорошо помним его.
Л. А.: И я попал в эту команду. Учитывая то, что я несколько лет работал в Казани. Создавал «Поволжское бюро «Коммерсанта», а затем меня перевели в Москву обозревателем по экономическим проблемам регионов, я згнал многие регионы.
Так вот, когда первый номер «Не дай Бог!» вышел, мы получили 36 почтовых мешков писем.
В. Л.: Я должен объяснить нашим зрителям, которые, может быть, уже не помнят, что «Не дай Бог!» – это была газета, которая объясняла людям, что будет, если победит Зюганов и страна опять вернется в Советский Союз.
Л. А.: Да. Там ни слова не было про Ельцина, никакой агитации, было все против возвращения в Советский Союз.
Словом, мы получили мешки писем, где «коммерсанты объели страну», «всех ограбили». И 4,5 тысячи писем были про то, что «денег нет, помогите!». И тогда Владимир Яковлев принимает решение, приглашает меня...
В. Л.: Владимир Яковлев – главный редактор газеты «Коммерсантъ».
Л. А.: Так вот, приглашает и говорит: «Есть идея. Давайте сделаем рубрику „Российский фонд помощи“, и пусть наши читатели помогают этим авторам писем». Я говорю: «А я-то почему?» Он говорит: «А я знаю, что вы когда‑то в молодости в газете „Кузбасс“ работали в отделе писем и стажировались в „Правде“». Да, там был огромный отдел писем, и я там действительно три месяца отработал. Это целый научный институт был.
В. Л.: Работал в «Известиях», 83 человека.
Л. А.: И продолжает: «Вы умеете работать с письмами». «Хорошо, – говорю, – а деньги кто даст?» Яковлев: «Читатели. Вы у нас ездите разъездным корреспондентом по стране. Сколько у вас красных директоров знакомых?» Я говорю: «Ну есть». – «Значит, деньги будут».
И мы начали. Это была поразительная работа. Мы публиковали подборки писем небольшие, а в итоге стали пачками получать ругательства и новые просьбы о помощи. Причем чего только не просили. К примеру, мини-трактор для летчика в отставке. Он заболел, его списали, и он живет как бы фермером.
В. Л.: То есть вы как бы окучивали все беды людские?
Л. А.: Все беды. Правда, там еще не было больных детей. А когда прекратилось это издание, я вернулся обратно спецкором при главном редакторе по вопросам экономики регионов.
Яковлев вызывает и говорит: «Слушайте, а давайте создадим у нас этот фонд. Название сами придумаете?» Отвечаю: «А чего я?» Он говорит: «Ну как чего? Вот смотри, получилось же!» Тогда я: «С одним условием: я делаю подборку писем, а следующую полосу вы мне даете для того, чтоб я там рассказывал о жертвователях». " Нет, – сказал Яковлев, – страна православная, дарить будут анонимно". Отвечаю: " Не верю, давайте три месяца попробуем?" – «Давайте». И мы начали, поспорив: ящик Hennessy со стороны Яковлева и мешок воблы с моей стороны. Я волгарь.
Через три месяца на Новый год – 1997 (мы в сентябре 96-го начали), на Новый год я пришел к нему с мешком на 18 кг воблы астраханской.
В. Л.: А можно вернуться к фразе «анонимно»? Я хотел об этом говорить дальше, но раз вы уже заговорили...
Л. А.: Да.
В. Л.: Благотворительность со стороны того, кто творит благо, должна быть публичная или анонимная?
Л. А.: Она должна быть всякой. Как человек хочет, такая она и должна быть. Это очень правильный вопрос и для меня очень важный.
В. Л.: И для меня важный!
Л. А.: Да, смотрите, дело в том, что если брать читателей «Коммерсанта», то это калиброванная публика. И в те годы, и сейчас. В те годы особенно. Никто не хотел, чтобы его называли. Никто не хотел, ну просто требовали: «не упоминайте меня нигде!» Не то, что заметки про него писать, какой он хороший, – «не упоминайте меня нигде! Не дай бог!»
В. Л.: Почему?
Л. А.: Значит...
В. Л.: А потом я вам скажу, почему я считаю, что это должно быть анонимно.
Л. А.: Да, две версии. Не версии, а два мотива. Первый – пойдут ходоки с просьбами: «Если назовете, что я предприниматель такой-то, будут приходить и просить. Не хочу».
И второе – власть придавит: «Она будет с меня брать оброк на спортивные соревнования, на проведения мероприятий. И придется жертвовать туда. Не хочу!»
В. Л.: Вот, а я вам скажу, какой мой мотив, почему я на стороне тех, кто анонимен. Мне кажется, что благотворительность – это очень не напоказ для человека.
И это очень личное, такое же как вера, предположим. Человек же не ходит и не говорит: я там такой-то православный, я там жертвую на церковь. Это личный разговор человека, может быть, с самим собой. У меня был бы такой мотив.
Л. А.: Очень интимный процесс, это верно.
Вы знаете, первые годы мы назывались «Российский фонд помощи». И когда случился «Курск», ну, кто помнит, да, подводную лодку...
В. Л.: Это все помнят. Это, к сожалению, все помнят.
Л. А.: Да. Тогда мы вышли со страницей в «Коммерсанте», и тираж просто разобрали пулей. Мы огромные деньги собрали, я никогда не называю эту цифру. Тогда все в долларах считали, счет шел на миллионы.
В. Л.: Речь шла о помощи семьям?
Л. А.: О помощи семьям погибших моряков.
В. Л.: Да.
Л. А.: Да, семьям, то есть вдовам, детям, а еще и родителям погибшего. Если парень был холост и у него родители остались, вот старикам он же перечислял что-то.
У меня в редакции было ровно два человека, в фонде. Был-то Российский фонд помощи, и нас кругом воспринимали, как какую-то государственную структуру. Представляете, у меня кабинет был вот с этот стол и мы там двое сидели. Это сейчас нас в Русфонде под 100 человек.
Откуда появилось название «Русфонд»? Мы сначала хотели сделать Росфонд, Российский фонд помощи сайт назвать. Ну как в газете мы назывались. Это ж было просто название рубрики – «Российский фонд помощи».
У нас же и счета не было в банке. Деньги через нас не ходили – это была концепция Яковлева. Ну, кругом же воруют, да? «А вот, ребята, у нас руки просто совершенно стерильные, чистые».
В. Л.: Не прикасаются к деньгам.
Л. А.: Вы звоните нам, вы как-то обращаетесь к нам, мы вам даем счета людей, которым надо помочь, или клиник. Вот так это было.
В. Л.: То есть вы просто сводили благотворителя и того, кто нуждался.
Л. А.: Сводили людей. Паромщик на переправе.
В. Л.: У меня такой вопрос, который возник, когда я понял объем и опыт, ваш опыт. Вот у меня в жизни была такая ситуация: моя жена работала в банке, в одном из больших крупных банков, она собирала корпоративную коллекцию живописи этого банка.
И неожиданно ей, так как людей было на пальцах пересчитать, ей поручили в том числе заниматься благотворительностью банка. Вы знаете, я проклял тот день и час. Нам домой звонили круглые сутки: поток трагических историй, диагнозов и т. д.
Как вы это через себя все пропускаете? Как вы с этим живете?
Л. А.: Тема выгорания, да?
В. Л.: Да.
Л. А.: Я много слышу об этом. Я уверенно скажу от имени сотрудников Русфонда: этой проблемы нет.
Знаете почему? Мы называемся фонд помощи тяжелобольным детям, инвалидам, сиротам. На самом деле мы – фонд помощи необязательно богатым, но обязательно состоявшимся людям, которые хотят помогать другим. Это прекрасное чувство, знаете, когда ты помогаешь людям сделать то доброе, что они хотят сделать. Они тебе верят.
Мы мало походим на другие фонды именно потому, что в основе лежит экономическая модель. Ну, я всю жизнь писал про промышленность, экономику промышленности, капитального строительства в Советском Союзе и после.
Мне до сих пор говорят: благотворительный фонд – это же общественная организация. На самом деле это экономическая структура, которая отличается от коммерческой только тем, что она не работает на прибыль и поэтому не платит налогов. Платит только налог на зарплату, и все.
Питер Друкер в своей последней книге (я вообще страшно его люблю, у меня все его книги есть, даже не переведенные на русский язык, мне перевели), так вот он писал об организации управления, о менеджменте: «мы 40 лет с коллегами спорили, какая лучше система управления банком, крупной строительной компанией, авиастроительной компанией, благотворительным фондом, госпиталем, крупной епархией. И теперь я вам могу сказать», – пишет он в своей последней книге «Задачи менеджмента в XXI веке», – «она одна эта система». Что для некоммерческой организации, что для бизнеса. Там детали есть, но она одна. И поэтому у нас понятие себестоимости...
И теперь я вам могу сказать. В 2003 году последняя его книга – «Задачи менеджмента в XXI веке», он пишет: она одна эта система. Она одна. Она одна – что для некоммерческой организации, что для бизнеса. Она одна; там детали есть, но она одна. Да, понимаете. И поэтому у нас понятие себестоимости...
В. Л.: Ну то, что называется социальным предпринимательством?
Л. А.: Да, социальное предпринимательство. Мы оказываем услуги населению.
В. Л.: Хорошо. Вот вы, говоря о начале всей деятельности, вы неожиданно сформулировали: «Мы стали паромщиками на переправе».
Л. А.: Да.
В. Л.: Кого и куда вы переводите?
Л. А.: Значит, мы помогаем, прежде всего, людям, которые... У нас и лозунг есть такой – «Помогаем помогать», да. Мы помогаем людям, которые хотят, чтоб вокруг жизнь была получше, и потому хотят помогать. Знаете, никто не занимается системно адресным фандрайзингом в мире. Это мы придумали здесь, в России.
Когда-то мне предложили съездить в The New York Times, изучить опыт, я спрашиваю: «А что мне там делать? Я английского не знаю». Мне говорят: «Ну, они вообще-то 100 лет делают то, что ты здесь делаешь». Я поехал. Они пишут о чуде спасения. Они рассказывают, как деньги благотворительные кому-то помогли, о счастье этой семьи, счастье человека, которому помогли, – и на этом они собирают новые деньги.
Мы делаем другое. Мы сразу говорим о беде, приключившейся с человеком.
В. Л.: Подождите, Лев Сергеевич, подождите.
Л. А.: Да, да.
В. Л.: Нужно, наверное, начать с того, что вы используете журналистику как мощнейший эмоциональный взрыв, залп, я не знаю что.
Потому что люди ведь могут откликнуться на какую-то ситуацию, описанную трагически и очень сердечно. А могут, если это написано очень суконным языком, никак на нее не отреагировать. Тут же еще качество журналистики?
Л. А.: Это правда. Это правда.
Но есть и другие вещи, которые нельзя забывать, когда ты занимаешься журналистским фандрайзингом. Например, вот история. Работаем с клиникой, и там мы оплачиваем лечение саркомы костей, саркомы бедра, саркомы плеча. То есть у человека убивают рак, но этот кусок кости надо вырезать и вставить протез. Вот этот протез мы покупаем. Все остальное государство оплачивало. А вот этот протез надо было купить.
И вот история: девочке подошло время делать операцию, ну то есть можно уже делать, а хирург уходит в отпуск. А мы еще ничего не опубликовали. Денег-то нет, протеза нет, и меня главврач уговаривает: «Слушай, ну, давай ты скажи, что пора, поставщик в долг протез выдаст. Тебе же верят».
И я прошу Валеру Панюшкина, нашего журналиста (он главный редактор сейчас Русфонда), я его прошу: давай так прямо и напишем в прелюдии: «Ребят, всегда вы помогали перед операцией. А тут операция сделана в долг. Надо помочь».
Валера: «Чем рискуем?» Я говорю: «Знаешь, может быть, читатель скажет: ребята, теперь это не проблема ребенка, которому мы помогаем, а проблема семьи, у которой нет денег. Но ребенка‑то врачи спасли. И читатели могут не дать денег. А могут дать. Давай попробуем». Ага.
И вместо, скажем, двух миллионов рублей мы получили 200 тысяч рублей. И привет! И я понял: нельзя публиковать, когда дело сделано. Почему? Это другая проблема – ребенка спасли. Человек, когда дает деньги, он спасает этого ребенка. Неважно, сколько он дает: два миллиона, 200 рублей, 50 рублей. Он – спасает!..
В. Л.: Вы знаете, вы очень ясно сформулировали мотив смятения человека, который хочет дать и не дает, потому что не очень доверяет не конкретно вам, а вообще...
Л. А.: Вообще никому!
В. Л.: Никому, да. Вы пишете, что «любой из нас готов прийти на помощь незнакомцу, но все боятся остаться в дураках». Это очень точная формулировка о сомнениях. Как вы это сомнение рассеиваете? За счет журналистики?
Л. А.: Да. Да. Только вот такой пристрастной журналистики, вот в каком смысле. Вот сейчас мы публикуем историю, дал задание, поправили текст. Нормальный текст, вполне хороший: ребеночек, годовалый, значит, синдром тонкой кишки.
В. Л.: Поправили текст – это все из терминологии жизни редакции.
Л. А.: Ну, конечно, да. Это все редакция.
И ребенку требуется миллион двести на внутривенное питание, потому что он без него не выживет. Дело в том, что у него прямо сразу при рождении заворот кишок обнаружили и вырезали, в общем, большую часть тонкой кишки. Теперь он должен развиваться на искусственном питании.
И это питание, по идее, государство должно оплачивать. Но у нас регионы большинство – дотационные, а это региональная проблема. И вот заметка о том, что надо миллион двести на это питание. Я говорю: так, ребята, а миллион двести – это на сколько? на полгода, на месяц, на год, на пять лет – на сколько?
А что будет потом, когда срок выйдет? А дальше что? Если мы читателю не скажем этого, он денег не даст!
В. Л.: Чисто редакторский взгляд.
Л. А.: Он денег не даст. Он же читает не просто для того, чтобы ужаснуться, какой у нас бардак, как все плохо. Нет. Он пришел на нашу страницу в «Коммерсанте» не для того, чтобы кого-то критиковать. Он пришел для того, чтобы помочь этому ребенку. Так дайте ему всю информацию! Позвоните в местный минздрав, узнайте, в чем дело.
Выясняем: уже было судебное решение. А у минздрава денег нет. А эта сумма – миллион двести – за питание на полгода. Я говорю: «Ребята, две версии. Публикуем, так и пишем, что вот ситуация такая-то. Сейчас мы помогаем на полгода, а завтра минздрав, возможно, поможет. Если нет, то мы будем продолжать помогать этому ребенку».
В. Л.: Понятно.
Л. А.: К нам трудно попасть в эту обойму. Мы получаем примерно три с половиной тысячи просьб в год.
В. Л.: Как вы фильтруете? Как попадает?
Л. А.: Да. Есть методика определения: публиковать только тех, которому читатель поможет. Кому он не сможет помочь, нельзя публиковать. Мы, правда, научились и это делать.
Я еще в первые три месяца создал классификацию просьб по оценкам читательского интереса: есть группа писем гарантированного интереса, этим помогут; есть письма зоны риска – с помощью журналистики их можно подтянуть; и есть письма, авторам которых, ну... никто никогда не поможет.
Уже десяток лет существует горячая линия Минздрава, которую он специально для нас создал в Российской Федерации, и, когда мы видим, что мы [авторам] этих писем не поможем, а помогать надо, то мы отправляем письма в Минздрав. И Минздрав, надо отдать должное, не всегда, но помогает.
В 2021 году мы вышли на сбор в полтора миллиарда рублей. Пандемия, значит, все чудеса вокруг..., а мы сделали 1 млрд 563 млн рублей. Мы не...
В. Л.: Вот я вас хотел об этом же спросить. Вот 1998 год. Вы рассказываете: дефолт, средний класс рушится в стране, а у вас выросли сборы.
Л. А.: Да. Было дело. Это американцы первыми выяснили, к моему стыду...
В. Л.: В чем вы видите причину этого парадокса?
Л. А.: Знаете, это очень русское, поверьте мне. Я это и в армии замечал, когда служил в Германии, да. И на великих стройках Кузбасса – я работал там много. Я ведь в «Кузбассе» работал когда-то – большая газета, сильная была. И понимаете, когда...
В. Л.: То есть поделиться в горе?
Л. А.: Понимаете, когда припрет, авралить мы умеем со страшной силой. Ну, так всегда было. Это и до революции было, и всегда было.
В. Л.: Вы много рассказываете о журналистских формах вашей работы.
Л. А.: Да.
В. Л.: Не возникает ли внутренний конфликт между людьми, которые занимаются благотворительностью, помощью и журнализмом? Вот тут есть конфликт?
Л. А.: Вы имеете в виду у сотрудников фонда?
В. Л.: У сотрудников фонда. Вообще в целом у фонда.
Л. А.: Я вам скажу так: немножко есть вот в каком смысле. Например, даже святой человек Александр Кабаков, когда работал у нас главным редактором...
В. Л.: Надо вспомнить, что это замечательный писатель, которого не так давно не стало.
Л. А.: Человек, которого я очень любил и уважал. И я был счастлив, когда он согласился прийти к нам. Он договорился до того, мы смеялись потом, он говорит: слушай, ну смотри, ведь каждый раз, значит, полоса выходит, мы раз в неделю выходим, ну плюс сайт много дает. Так вот Кабаков говорит: давай уберем журналистику со страницы и поставим на освободившуюся площадь дополнительные просьбы. Вот же сайт наш дает больше сборов, чем газета. Нельзя, говорю, потому что убери журналистику с полосы и из сайта – и сборы съежатся... Да, кстати, вот разночинцы на сайте требуют, чтобы их имена публиковали, должности там, вплоть до губернаторских.
В. Л.: Почему вы их называете разночинцами?
Л. А.: А здесь самые разные посетители: здесь школьники, здесь студенты, здесь пенсионеры, здесь предприниматели и чиновники.
В. Л.: Да.
Л. А.: Особенно, когда мы начали программу ДОБРО- 5541 – это на «Первом канале», и там 75 рублей перечисляли люди, набрав по телефону 5541...
В. Л.: Просто стоимость звонка переходила к...
Л. А.: Это не стоимость звонка. Просто у человека снимали с этого номера 75 рублей. Это самые разные люди, а не только бизнесмены, а не только крупные чиновники.
В. Л.: Это же очень хорошо!
Л. А.: Да это здорово просто! И совершенно другие требования появились. Вы знаете, как нас гонять тогда начали за то, что мы отчет не публиковали день в день! Ну сайт – это же дополнительных сотрудников надо набирать, чтоб сидели и день в день обновляли.
Благотворительный учет я из Америки привез, когда ездил туда... Вообще меня американцы многому научили, да. Я учитывать и анализировать стал годовые сборы и стал планировать на год вперед. Знаете, планировать я научился только потому, что в Фонде Форда мне сказали: «Лев, а можете вы делать миллион долларов за год?» Я говорю: «А какая разница вообще-то?» Мне говорит: «У нас в Америке, если ты миллион не делаешь... ты вроде как несерьезный человек».
Я отвечаю: «Наверное, могу, а может, и нет. Надо считать». И вдруг понял, что я считать-то не пробовал! И понял, как надо считать. Знаете, как мы в молодости говорили? Мы совершенствуем мир на основе наших несовершенств. Берешь недостатки и понимаешь, как их снять. И все растет.
В. Л.: Мне тут тот же Саша Кабаков, с которым, как вы знаете, я очень дружил, рассказывал, что в фонде – вот когда вы говорите: 100 человек, – что в фонде есть люди, которые проверяют эти письма. В этом есть необходимость?
Л. А.: Это основа всего. Понимаете, как вызвать доверие читателя? Мы должны ответить на любой вопрос человека, который позвонил и хочет пожертвовать 100 рублей. Мы обязаны отвечать, и мы отвечаем на любые благотворительные вопросы.
В. Л.: То есть есть люди, которые, обращаясь к вам с письмами о просьбах, неоткровенны?
Л. А.: Мошенников прежде было много, но сейчас они невозможны. Методика отбора писем такова, что тут не проскочит никто. Почему? Мы требуем обязательно заключение из клиники. Если речь идет о больном ребенке, то обязательно заключение из клиники.
В. Л.: Понятно.
Л. А.: Во-первых, оценка состояния ребенка. Во-вторых, что предстоит сделать, ну и цена.
В. Л.: Как вы отбираете клиники, к которым вы обращаетесь? Вот, скажем, условно, существует несколько клиник кардиологических. Вы обращаетесь в эту. Почему именно в эту, а не в какую-то другую?
Л. А.: Кардиология. Значит...
В. Л.: Ну, я говорил не о любой, да.
Л. А.: Правильно! Хороший вопрос.
В 1999 году ко мне приходит письмо от Михаила Михайловского, Михаила Витальевича Михайловского, вертебролога, хирурга-ортопеда (сколиозы лечит детские, взрослые, всякие) Новосибирского НИИТО – НИИ травматологии и ортопедии.
Он меня не знает, я его не знаю. Пишет: «Нужно 150 тысяч на металлическую конструкцию компании Medtronic, с помощью которой мы горбатого мальчика сделаем прямым». Я отвечаю: «Очень интересно». Я запомнил имя, отчество и фамилию этого мальчика – Александр Васильевич Суворов, 15 лет, да.
В. Л.: Нетрудно.
Л. А.: Нетрудно, да. Я опубликовал это письмо, по-моему, в журнале «Домовой», и деньги тут же все нашлись. И тогда Михайловский вместе с коммерческим директором приезжает ко мне в «Коммерсантъ». А мы сидели, ну опять же, в маленьком кабинете, то есть в таком маленьком, что наши гости сидели в коридоре в проходе.
И нам предложили идею. Золотую идею. Они говорят: «Ребят, а что если мы вам будем направлять таких детей? Мы их отбирать будем для вас по вашим меркам, а вы будете деньги собирать для них?»
В. Л.: То есть они на самом деле искали средства для собственной работы?
Л. А.: Это первое. А я получил что? Мне письма проверять не надо. То есть не надо штат какой-то содержать; вот я там студентов с МГУ приглашал, ребята с факультета журналистики. Клиника-партнер снимает эту проблему.
Более того, мы сначала оплачивали металлоконструкцию, а потом стали оплачивать и операцию, госпитализацию, весь комплекс, пока государство не подключилось... Да, Михайловский стал лидером этого направления в России. Многие вертебрологи в нулевых годах называли его отцом новой технологии...
В. Л.: То есть я подумал, что вы еще и поднимаете медицину на какой-то качественный уровень.
Л. А.: Слушайте, это самая главная наша тема вообще-то. Из 17 с лишним миллиардов рублей, которые мы собрали за 25 лет, порядка 11 млрд – это развитие гражданского общества и внедрение высоких технологий в наших клиниках.
В 1990-х годах, помните, тогда все говорили: не рыбу надо дать народу, а удочку. И врачу, врачу надо дать технологию, и тогда он все сделает. И я стал искать целенаправленно врачей, у которых глаза горят.
Это должны быть молодые ребята, но уже остепененные; желательно кандидаты наук. Да, и главврач, который поддержит его, если мы найдем то, что ему надо. Вот Михайловскому мы стали покупать эти конструкции. Потом мы стали оплачивать и операции, когда их стало много (ну, мы же расти начали). Скажем, сначала мы делали одну там в квартал. Тогда «Коммерсантъ» с нашей страницей раз в три месяца выходил. Это он сейчас каждую неделю выходит с нашей полосой...
В. Л.: Не «Коммерсантъ», а ваша полоса в «Коммерсанте».
Л. А.: Полоса в «Коммерсанте», разумеется, извините. Ну, вот для меня «Коммерсантъ» – это моя полоса. А в прошлом веке он выходил раз в три месяца, и понимаете, ну, с полосой.
В. Л.: Но надо же, извините, извините, справку, что ваши полосы выходят во многих очень газетах страны.
Л. А.: Ну, сейчас не в газетах. Сейчас во многих...
В. Л.: На многих сайтах.
Л. А.: На 83 ГТРК Российской Федерации они сейчас выходят. У нас в регионах бюро есть – 14 в крупнейших регионах страны, Крым включая. И понимаете, все тексты, которые выходят в «Коммерсанте», да, просьбы о помощи, они дублируются по договору с ВГТРК в ГТРК региональных. Там деньги небольшие...
В. Л.: В областных телерадиокомпаниях.
Л. А.: Компаниях, да, да, да. В областных, в региональных, да, республиканских.
И есть еще региональные бюро. Их тексты не попадают на страницы «Коммерсанта». Там только регионы, в которых наших бюро нет. А региональные бюро работают вот на местном телевидении, с другими местными СМИ...
В. Л.: Вот сила журналистики.
Л. А.: Конечно, конечно. И вы знаете, тут счастье в том, что мы практически нигде, ну, кроме..., вот это тоже очень интересная тема. В сильных регионах мы кругом встречали поддержку местных властей. Первый региональный проект я начал...
В. Л.: Когда вы говорите «сильный регион», вы имеете в виду не дотационный?
Л. А.: Не дотационный, да. Те, которые сами себя обеспечивают. Значит, первый [проект] я сделал в Татарстане. Я родом из Казани. Я Шаймиева хорошо знал, когда еще работал в центральных газетах собкором в Татарстане, а он был первым секретарем обкома. И нормальные отношения.
И я к нему приехал, рассказываю: «Мы хотим здесь создать первое региональное бюро». Он говорит: «Ну да. А что делать-то будете?» Я говорю: «Вот здесь будем публиковать. И у вас очень сильные клиники, кардио-, онкологические. И здесь мы будем для местных детей собирать деньги».
Вообще, вполне коммерческая затея – только на некоммерческой основе. Он мне говорит: «Так, погоди». Я ему что-то рассказывал: в том числе и в западные клиники детей будем отправлять. Он говорит: «Погоди. Много говоришь. Ты мне скажи, деньги сюда?» Я говорю: «Да». – «Работай».
В. Л.: Хорошо. Скажите мне, пожалуйста, как на вашей работе, на всем, что вы делаете, отражается тот вал санкций, под который сейчас попала Россия?
Л. А.: Пока не отражается, пока только опасения. Но они уже серьезные. Значит, вопросы – первый и главный. Вот сейчас надо оплатить лечение мальчика в Барселоне, и тут же в банке возникают вопросы. Валюту ж надо перечислять. Вот, и деньги есть, да. Но деньги перестали ходить... Это первое. Но тут и второе: если перечислим, а самолеты не работают, мы доставить ребенка не сможем к месту лечения.
Л. А.: Нужно совершенно откровенно сказать, что тут есть целый ряд медицинских технологий, которые есть только за рубежом.
Л. А.: Да. Ну, понимаете, они у нас развиваются, но часто врачи говорят: «Нет, не возьмемся». Да, и матери обращаются за рубеж в клиники, с которыми мы работаем, все на сайте выставлено.
В. Л.:Но это же касается и технологий, доставки сюда каких-то вещей.
Л. А.: А вот смотрите. Значит, мы строим Национальный регистр доноров костного мозга, один из регистров Российской Федерации. Это первый НКО-регистр. В прошлом году мы вошли в мировую базу доноров костного мозга – 39 миллионов человек. У нас 61 тысяча доноров. И вот сейчас первые, что называется, поклевки. Впервые у нас запрашивают 13 доноров, это первичный запрос: совпадений много, они начинают отбирать те, которые ближе по генотипу. И вот 13 нам запросов.
Из них по четырем запросам уже попросили подтверждающее типирование. Если подтверждающее типирование покажет, что совпадение абсолютное, стопроцентное с больным человеком, то тогда мы здесь делаем забор костного мозга. И должны его передать за рубеж, но как?
В. Л.: Я знаю, что проблема большая. Скажите, оттого, что вы создаете регистр доноров костного мозга, их становится больше?
Л. А.: Доноров?
В. Л.: Да.
Л. А.: Конечно! Конечно. Более того...
В. Л.: Почему?
Л. А.: Объясняю. Да, тут у нас вечная дискуссия с Минздравом. Дело в том, что у нас государство всерьез не финансировало эту проблему. До известной поры, пока Русфонд не вцепился в эту проблему. И тогда заинтересовалось и руководство страны, и Минздрав. И Татьяна Алексеевна Голикова, спасибо ей за это.
В 2017 году мы на страницах «Коммерсанта» опубликовали открытое письмо к Минздраву, к правительству, к клиникам нашим с предложением: давайте создадим на благотворительные деньги четыре крупных НКО-регистра. Поставим новейшее оборудование на благотворительные деньги и начнем собирать добровольцев с помощью телевизора нашего, с помощью социальных сетей.
По ощущениям я был уверен, что 100 тысяч [доноров] в год мы легко соберем. Но вот деньги...
В. Л.: То есть, в конце концов, это спасение для людей, которые больны тяжелой болезнью.
Л. А.: Понимаете, это онкогематология, рак крови прежде всего и некоторые наследственные орфанные заболевания. По данным Минздрава порядка пяти тысяч человек нуждаются в трансплантации костного мозга – она единственное спасение для этих людей. По экспертным оценкам – по-моему, тоже заниженным, – нам требуется порядка 12 тысяч трансплантаций. Но трансплантации есть родственные (от брата, от сестры, от родителей, от детей родителям) и есть неродственные. Так вот родственники подходят в 25% случаев. Значит, нужен огромный регистр неродственных доноров.
В. Л.: Чтобы выбрать очень точное совпадение.
Л. А.: Да-да. Значит, у больного выясняется его, врачи говорят, HLA-фенотип – генотип, по определенному количеству характеристик. А регистр – это поисковая система. Врач приходит в этот регистр, по определенному паролю войдя туда, и находит несколько совпадений доноров со своим пациентом. А затем начинается работа с этими людьми.
В. Л.: Я, давно зная вас, вижу, какой вы, вы даже сейчас в разговоре, какой вы страстный человек. У вас было желание бросить все это к чертовой матери?
Л. А.: Нет, никогда.
В. Л.: Никогда?
Л. А.: Никогда. Нет, что вы. Вы же сами знаете, что происходит...
В. Л.: Ну, просто трагедии.
Л. А.: Я газетчик, понимаете?
В. Л.: Все время живешь внутри трагедии.
Л. А.: Я внутри счастья. Вы что? Вы представляете...
В. Л.: Потрясающий ответ.
Л. А.: Ну, что вы. Если б вы знали, сколько мы писем получаем от пенсионеров, которые дают по 50 рублей! Ну, что вы. Если у нас есть их электронные адреса, то мы по этим адресам им сообщаем новости по каждому ребенку, у нас специальная служба...
В. Л.: По каждому рублю?
Л. А.: По каждому рублю, да. Но это же рубли ребенку идут. Мы отправляем каждому сообщение: когда операция, как прошла операция, благодарность мамы. Мы все это делаем.
В. Л.: Задам вам несколько коротких вопросов, может быть, не впрямую относящихся к теме нашего разговора.
Л. А.: Да ради бога! Если смогу.
В. Л.: Третий президент США Томас Джефферсон сказал: «Когда я вспоминаю, что Господь справедлив, я дрожу за свою страну». Вы разделяете это его мнение?
Л. А.: Пожалуй... Пожалуй.
В. Л.: Молодые могут спасти мир?
Л. А.: А больше некому.
В. Л.: Говорят, что чем старше становишься, тем хуже отличаешь друзей от врагов. Вы не обращали на это внимание?
Л. А.: Нет, не обращал. Но другое дело, что ты сам меняешься. И то, что тебе казалось когда-то правильным, теперь кажется неправильным совершенно. Понимаете, мы меняемся же все. И друзья... у меня не было друзей, которые стали врагами.
В. Л.: Вы счастливый человек!
Л. А.: Мне повезло, да. Мне повезло.
В. Л.: Есть у вас правила жизни?
Л. А.: Я утром беру скандинавские палки и иду в парк.
В. Л.: Это правильно.
Л. А.: Если это правило.
В. Л.: Вы знаете, Лев Сергеевич, я веду этот разговор в состоянии внутренней гордости за нашу с вами профессию.
Л. А.: Да.
В. Л.: Потому что вот еще на что способна журналистика. Потому что то, как вы действуете, вы вместе с коллегами, говорит о том, какой мощный инструмент у вас в руках. В руках, в головах, в глазах – журналистика. Спасибо вам за этот разговор! И большое спасибо за то, что вы делаете!
Л. А.: Спасибо вам.
Запись эфира смотрите по той же ссылке.
Подпишитесь на канал Русфонда в Telegram — первыми узнавайте новости о тех, кому вы уже помогли, и о тех, кто нуждается в вашей помощи.
